Жаркое лето

Где-то под Коростенем небо со всех сторон зарозовело. Ослепительно засверкали взрывы зенитных снарядов, оставляя после себя черные облачка дыма, замелькали пунктирные линии трассирующих пуль. Раза два самолет резко качнуло, однажды бросило в воздушную яму, но летчик выровнял машину и стал еще круче забирать вверх.

Никита облегченно вздохнул, когда самолет ушел из зоны зенитного огня в черную пустоту, но в душе пожалел, что летят они ночью, а не днем. Ему так хотелось увидеть с высоты птичьего полета мать городов русских — стольный град Киев и голубую ленту Днепра.

Самолет шел севернее Киева, над затемненными городами и селами, над черниговскими сосновыми лесами, над приречными лугами и небольшими озерами, утопающими в густой темноте ночи.

Десантники, затянутые в лямки парашютов, молчали. Синий свет лампочек под потолком делал людей неузнаваемыми, похожими на сказочные привидения.

В самолете было душно. Остро пахло бензином. В горле першило.

Никита посмотрел на часы. Скоро они должны подлететь к месту высадки. Ночь близилась к концу. В иллюминатор было видно, как на востоке зарозовело небо.

Он, как командир отряда и старший по званию, сидел рядом с кабиной летчиков. Недалеко от него разместился широкоплечий, с короткой бычьей шеей Василий Чекрыжный — внук известного на Львовщине профессора народной медицины. Он фанатично ненавидел большевиков и евреев и был глубоко убежден, что народ Украины страдает только от них.

Тут же дремал, опустив голову на запасной парашют, остроскулый, низколобый Николай Холодный, тупой, себялюбивый двадцатилетний недоумок, никогда не рассуждавший, а привыкший, как старый фельдфебель, рьяно выполнять любую команду, даже если она была заведомо бессмысленной. Напротив посапывал Павел Дружбяк, заместитель Никиты по отряду, недюжинной силы крепыш. Среди нахтигалевцев он слыл отпетым человеком, способным на любую жестокость и подлость. В прошлом он служил ординарцем командира польской дивизии полковника Лятошинского, который держал его больше при семье, в своем имении «Тополи». В двухэтажном каменном доме, окруженном густым, почти диким парком, проживала молодая бездетная жена полковника пани Нелли Генриховна с тетей Еленой Ксаверьевной.

Нежданно в теплую осеннюю ночь, когда до имения дошли тревожные слухи о выступлении Красной Армии на защиту исконных украинских земель, прискакал на взмыленном иноходце кавалерист. Задыхаясь от быстрой езды, взбежал на второй этаж в комнату Нелли Генриховны. В доме задержался недолго, ускакал, будто его и не было. Однако вскоре все окна в доме засветились, на фоне белых занавесей замелькали тени человеческих фигур.

Дружбяк встревожился: время было ненадежное, быстро меняющееся. Его догадку подтвердила горничная Клава. Она прибежала в конюховскую и позвала Дружбяка к хозяйке. На ходу торопливо сообщила, что с часу на час сюда придет Красная Армия и будет чинить расправу над господами. Кого расстреляют, кого в Сибирь сошлют — всяк получит по заслугам. В Польше нет никакой власти, все смешалось, перепуталось. Вот полковник и прислал гонца, чтобы жена немедленно забирала фамильные драгоценности и выезжала к нему в Варшаву.

Нелли Генриховна металась по спальне, заламывая руки и запрокидывая в истерике голову. Елена Казимировна успокаивала племянницу, дрожащей рукой накапывала валерьянку в стакан.

Едва на пороге спальни показался Дружбяк, Нелли Генриховна кинулась к нему, крепко схватив за руки:

— Павлуша, немедля собирайся в дорогу, закладывай тарантас... Запрягай Серого с Барселоной, они самые резвые, едем в Варшаву, так полковник приказал...

«Бегут крысы с тонущего корабля! Пся крев, холера! — выругался Дружбяк, спеша в темноте на конюшню. — Плохо, видно, дело у господ, коли насиженное место покидают, почувствовали, откуда холодный ветер дует.»

Дружбяк всей душой ненавидел поляков, считая их никчемными людьми, способными только лихо танцевать, ярко одеваться и льстиво раскланиваться, тая в душе к людям злобу и неприязнь. Но с волками жить — по-волчьи выть. Никогда нигде не высказывал он этой своей ненависти к полячишкам, приберегая ее до лучших дней, в пришествие которых он глубоко верил.

Лошади легко сорвались с места, быстро пробежали по плотине пруда и выскочили из парка на большак. Дорога была им знакома, тарантас на дутых шинах легок. Они бежали ровной рысью, цокая подковами по утрамбованному тракту.

На рассвете на холме показался пятистенный дом. Рядом с ним чернели сараи, стога сена. Вся усадьба была огорожена невысоким пряслом из изогнутых жердей.

Дружбяк остановил утомленных лошадей. Они тяжело дышали и отфыркивались.

— Вот и хуторок попался на пути, — Дружбяк слез с облучка, разминая затекшие ноги. — Заглянем на огонек, добрые люди всегда в гости примут...

— Надо узнать сначала, что там за люди живут!

— Это мы мигом. Вы побудьте здесь с лошадьми, а я пойду в разведку, все разузнаю и быстро вернусь...