Жажда

«С чего это пришло в голову Джеордже приводить в дом чужого человека? С другой стороны, хорошо, что приехал еще один преподаватель…» Намучилась она с попадьей, женой писаря и другими случайными помощницами, которые заставляли детей списывать из книг для чтения, а сами вязали весь урок. Приехал Джеордже… Эмилия крепко закрыла глаза и постаралась свыкнуться с этой мыслью. Он здесь, рядом… Она побежала в кухню, чтобы запереть дверь, и, прежде чем задуть лампу, посмотрелась в зеркало, поправила волосы на висках, там, где появились седые прядки, которые, как ни странно, делали ее моложе. Потом она на цыпочках прошла в спальню. Джеордже лежал вытянувшись, закрывшись одеялом до подбородка.

— Ты стал похож на цыгана, — засмеялась Эмилия, но тут же умолкла, не узнав собственного голоса.

Дрожащими руками она начала было быстро раздеваться, но, охваченная неожиданной стыдливостью, загасила лампу и уже в темноте несколькими движениями сбросила с себя платье…

В темноте до нее доносилось его тяжелое, неровное дыхание. Волнуясь все больше и больше, она провела пальцами по своим полным и крепким бедрам и вздрогнула от этой ласки и воспоминаний, вызванных ею.

Они долго лежали неподвижно. Почувствовав на шее горячее, пропахшее цуйкой и табаком дыхание Джеордже, Эмилия не выдержала и стала жадно целовать мужа в лицо, прижимая его руку к груди, стараясь забыть его новое чужое лицо, его непонятный для нее взгляд.

— Прости меня… — шепнула она на ухо Джеордже. — Прости, что я такая бесстыдница… но ты не можешь себе представить, как я была одинока.

Джеордже обнял ее, и она застыла, вздрагивая от радости и боли.

11

Неожиданно Митру с такой силой оттолкнул от себя глиняную миску, что она упала и разлетелась на куски. Похлебка желтой звездой разлилась по глиняному полу.

Напуганная Флорица чуть не вскрикнула, но тут же схватила тряпку и, встав на колени у его ног, принялась вытирать пол. Смущенный Митру не вымолвил ни слова. Украдкой он вывернул наизнанку карманы, чтобы собрать табачные крошки.

— Папочка, — радостно прошептал Фэникэ, — я стащил у Лэдоя с чердака несколько листьев самосада и положил их в печку, чтобы подсохли, может они тебе пригодятся?

Хотя лужа была уже вытерта, Флорица не поднялась с пола. Митру увидел, что плечи ее вздрагивают от плача.

— Не плачь, — мягко сказал он.

Не глядя на жену, он на цыпочках подошел к печке. Отворив дверцу, достал широкие большие листья еще зеленого табака, растер один из них между пальцами, понюхал и громко чихнул.

— Фэникэ, ляжешь ты наконец? — возмутилась Флорица. — Уже за полночь… Смотри, придет домовой.

Митру вышел на крыльцо. Двор сиял чистотой. Мелкий песок был аккуратно разметен, словно причесан.

«Опять подмела, — с яростью подумал Митру. — Сколько раз говорил этой дуре…»

Он знал, что жена трудится не покладая рук: доит коров, убирает конюшню, поит лошадей, и при одной мысли об этом ему хотелось завыть от злости. Сам он нарочно вставал позднее, чтобы не видеть Лэдоя. Неутолимая ненависть, терзавшая его, как долгая и мучительная болезнь, пока затихла, но Митру чувствовал, что достаточно одного движения или слова — и в порыве ярости он раскроит Лэдою череп. При мысли, что он живет в доме смертельного врага и ему некуда уйти, что тот его кормит, Митру хотелось сокрушить все вокруг.

Со двора он почти не выходил. Ему казалось, что люди смотрят на него с презрением, а этого нельзя было стерпеть. Не раньше как вчера ночью он встретился со старостой Софроном. Митру возвращался от колодца с кадкой. Этим не стал бы заниматься ни один уважающий себя мужчина на селе, даже если бы жена была при смерти. Только женщине к лицу ходить к колодцу и сплетничать там, ожидая, когда подойдет ее очередь. Но вчера Флорица свалилась как сноп на постель и громко захрапела. При виде ее сердце Митру наполнилось горечью, и он решил сходить за водой сам. Было уже поздно, и на пути к колодцу ему никто не встретился. Когда он шел обратно, то столкнулся с Софроном на узкой и вечно грязной тропинке, ведущей от колодца к дороге.

— Это ты, Митру? — узнал его Софрон, довольно поглаживая поседевшие усы. — Не видел еще тебя с тех пор, как ты вернулся. Услышал, видать, бог молитвы Флорицы. Хорошо, что у тебя мозги встали на место. Мы, румыны, должны держаться друг друга.

— Уйди! — прохрипел Митру, чувствуя, что задыхается. — Сгинь, немощь треклятая, пока жив…

И когда староста удалился, испуганно бормоча себе что-то под нос, Митру грохнул кадку о землю.

В этот вечер Митру долго не уходил со двора. К полуночи лучи круглой, белой, как сало, луны заскользили по двору. На мгновение у Митру мелькнула мысль — не лучше ли снять ремень и повеситься там, на дереве. Чтобы как-нибудь развеять тоску, он стал подшибать ногой камни. Подбитые гвоздями ботинки высекали маленькие голубые искорки. Но он тут же спохватился и перестал… Флорица каждый день просила его: «Митру, сделай милость, сбрось эти ботинки, тепло ведь, можешь походить и босиком… Они тебе зимой ох как сгодятся…»