Желания требуют жертв

— О! Об этом не стоит беспокоиться, дружочек, у некоторых странных женщин это самое счастье сокрыто в томике Сартра, или Пруста, или ещё кого-нибудь похлеще, а бывает, что и на дне бокала, или в наивной детской улыбке, новых туфлях, сороковой симфонии, арии Кармен, собственном зеркальном отражении, ребёнке, играющем у твоих ног. Да боже мой, Серж, мало ли где, ведь помимо мужчин, с их вечными неуместными притязаниями, в жизни столько роскоши, столько светлых красок. Кто-то из женщин спорит с реальностью, кто-то к ней кое-как приспосабливается, прекрасно отдавая себе отчёт, что ситуация тупиковая, а кто-то может запросто над всем этим воспарить, — совсем скромно добавила она. — Не желаю замуж, хочу быть свободной и легкомысленной. Вот так-то.

— Значит, ты счастливый человек, мамуль? — спросил Серж, понимая, что его мать, довольно своеобразна, если не сказать больше, она упряма, независима и в этом-то очаровательна. Она человек свободный, свободный по своей природе, по своей натуре, она всегда была таковой и таковой пребудет до конца дней. И иногда, прислушиваясь к самому себе, к своим внутренностям, ему казалось, что и он унаследовал от неё нечто подобное, ведь в его жилах течёт именно её кровь.

— Необыкновенно, дружок, — она триумфально подняла фужер. — Я чувствую себя настоящим римским патрицием, эдаким полулежащим аристократом, предающемся наслаждению беседой. И пусть наши с тобой вазы не особенно ломятся от фруктов, и моя викторианская скамейка изрядно прохудилась, а на полах отсутствует роспись, я всё равно блаженствую. Не забывай, в моём распоряжении осталось не так уж много времени, и я не могу себе позволить тратить его на то, чтобы быть несчастной жертвой обстоятельств, несправедливости, ревности и прочей всевозможной несуразицы, — заключила Соня Романовская, допив свой очередной бокал шампанского и широко улыбаясь снисходительной улыбкой довольной во всех смыслах женщины.

XXXVII

На следующий день Пётр Кантор решил провести какое- то время в театре, бесцельно побродить по театру, чтобы лучше понять произошедшее. Так сказать, подышать его воздухом, тем самым воздухом, которым дышат его обитатели, включая собственного внука. Старик шёл по коридору, как и в самый первый день, когда ему инкогнито предложил остановиться и зашептал на ухо. С того момента прошло всего несколько дней, а ему показалось, что прошла целая вечность.

— Мужчина, посторонитесь, пожалуйста, — за спиной старика Кантора раздался уверенный мужской баритон, не терпящий возражений.

Пётр Александрович послушно остановился посреди магического, с дурными предзнаменованиями, коридора и прислонился к стене. Мужчина в белом медицинском халате и спецкуртке серого цвета с красным крестом на рукаве, надетой поверх, быстро проследовал по узкому театральному коридору в сторону буфета, неся в руках врачебный саквояж.

— Позвольте, — громко поинтересовался ему вслед старый Кантор, — что-то случилось?

— Пока не знаю, — отозвался мужчина, не оборачиваясь, — острое отравление.

— Нет-нет, Софья Павловна решительно не права, это никакой не Эльсинор, — старик заговорил сам с собой, по-старчески безнадёжно мотая головой, поспешно следуя за человеком в халате к месту то ли трагедии, то ли происшествия и моля судьбу непонятно о чём. — Это никакой не Эльсинор, это самый настоящий замок Макбетов. Кто же ещё там у них отравлен? Что же это всё значит? Это чёрт знает что значит! Я хочу понять, что здесь происходит и вышла ли ситуация из-под контроля.

Он зашагал в сторону той двери, откуда доносился запах кофе и беды, где гремели тарелками и раздавались голоса. Ася Петровская пластом лежала на полу посреди буфета с выражением лица утопленника, выплёвывая воздух вместе с содержимым желудка, и при этом пыталась разговаривать с наклонившимся к ней доктором. Серовато-голубой оттенок её кожи проступал даже на голове, отчего казалось, что растрёпанные волосы как-то заметно поредели, обнажая эту самую мертвенную кожу.

Пётр Александрович вздохнул с облегчением и одновременно в бешенстве. Жива, Gott sei Dank[21]. Ася укоряющее, с молчаливым презрением на него поглядела и тут же отвернулась, словно это он, именно он, и никто иной, был виноват в её состоянии.

В подслеповатые окна театрального буфета вечер быстро придвигал свои темнеющие, пугающие тени, под стать происходящему. Голова Петра Александровича вдруг сделалась чужой и перестала соображать, что вокруг происходит. Ему даже показалось, что он как-то ослаб, изнемог, как после изнурительной работы.

— Я хотела выпить чашечку кофе, — услышал старик, как Ася рассказывала доктору, — но кофе имел странный вкус, не такой, как всегда, он то ли горчил, то ли отдавал кислинкой. Но может быть, дело вовсе не в кофе? Я ведь успела сделать всего лишь один глоток. А потом всё как-то быстро закружилось, к горлу подступила тошнота, и мне показалось, что пол сейчас разверзнется под ногами. Потом я очнулась через мгновение, уже тогда, когда Ивета Георгиевна пыталась влить в меня холодную воду.