Желания требуют жертв

— Да подавись ты своей ванной, — как ни старалась, не сдержалась Соня. Она распахнула дверь нараспашку и побежала на кухню, к холодильнику, за валериановыми каплями. Он бросил на неё короткий враждебный взгляд, однако не позабыв припудрить его доброжелательностью. Соня стояла с растёкшейся тушью и растрёпанными волосами, по-прежнему идеально стройная и всё ещё слишком, слишком красивая. «Дрянь, — с невероятной злобой, переходящей в глухую ярость, подумал Николай (да-да, в очередной раз, с большим неудовольствием, ему пришлось констатировать тот факт, что, с точки зрения мужчин, его жена, несомненно, привлекательная женщина). — Вот ведь какая дрянь! Творит что только заблагорассудится, и ни капли стыда или вины. Так не годится, красавица ты моя. Нет- нет, не годится. Ты не должна нарушать установленные мною правила. Твой долг перед мужем быть всегда и во всём виноватой и запуганной, только с такой женщиной можно полностью расслабиться». Соня его раздражала всем своим видом, и он злился на себя на это своё неконтролируемое раздражение, но ничего не мог с собой поделать. А ещё он страшно бесился оттого, что никак, ну никак не мог её сломать, переделать, перекроить по своему желанию, создать заново по своему образу и подобию, подмять под себя, — бесился, что она, такая маленькая и хрупкая, постоянно от него ускользала, брала над ним верх, над таким большим и всемогущим, что она была отгорожена от него своим внутренним миром, природу которого не получалось разгадать. Он не мог понять, в чём дело, словно она находилась под надёжной защитой всех этих песен Малера, вариаций Брамса, нескончаемых текстов Пруста, и ещё целой стены всего, — нерушимой священной стены, которая не позволяла ему целиком ею завладеть.

— Соня, возьми себя в руки, — не отставал Николай с удвоенной вежливостью, так и позабыв помыть руки в ванной, или вообще где бы то ни было. — У тебя невыносимый характер, а я и так слишком снисходителен к тебе и чрезмерно терпим. Учитывая весь контекст, ни один мужчина не согласится терпеть твои выходки, поверь мне.

— Ты слишком много уделяешь мне внимания, ты не находишь? Я ведь не маленькая девочка, круглосуточно требующая опеки.

— Просто я забочусь о тебе, чтобы ты не позволяла себе лишнего. Я оберегаю тебя от тебя же самой, от твоей же собственной пагубности, от пьянства и вульгарности. Ты должна мне быть за это благодарна.

— Что ты называешь пьянством и вульгарностью? Пару бокалов шампанского наперегонки и безобидный смех с Зоей Лебешинской?

— Да, и, пожалуйста, выкинь ты, наконец, из головы этого невозможного Пруста, откровенная дребедень, почитай что-нибудь более стоящее. Почему ты, Соня, не можешь быть такой, как все нормальные женщины. Меня это удручает, Соня, а мне нельзя волноваться. Ты же знаешь. Почему ты молчишь? О чём ты думаешь? Ты должна мне рассказать.

— Я думаю, я думаю. Мне стыдно, вот что я думаю, и стыдно не только за тебя, но и прежде всего за себя, за свою трусость…

— Мам, мам, проснись, ты разговариваешь во сне, — испуганный Серж тормошил её запрокинутое лицо и промокал лоб, истекающий потом, — за какую трусость тебе стыдно? Ты о чём, о театре? Что тебе приснилось?

Ошарашенная Соня Романовская открыла глаза и не сразу поняла, где находится и что происходит. Каждая жилка в ней дрожала. Она глядела на Сержа, неуверенная, перепуганная, уничтоженная всем тем кошмаром, вернувшимся во сне, в котором прожила много лет, и даже сейчас устрашающим своей реальностью.

— Тебе приснилась Ася?

— Какая Ася, с ума сошёл?

— Мама, ты так бледна, с тобой всё в порядке? — обеспокоенно спросил Серж.

— Ты даже не представляешь, сынок, насколько со мной всё в порядке. Если бы ты знал, то позавидовал, — произнесла Софья Павловна, постепенно выходя из оцепенения, стряхивая призрачные тени, приходя в себя и возвращаясь в истинную реальность. Соня, сначала потягивалась испуганно, воровато, будто ей могли поставить в вину сладкое потягивание, а потом смело и со вкусом, улыбаясь при этом непонятно чему и закуривая свою очередную длинную сигарету. — А не причаститься ли нам фужерчиком шампанского? А, Сергей Николаич? Ледяным, разумеется, — и это был не вопрос, а вполне уверенное заявление.

— Причащаются вроде бы кагором.

— Где я тебе возьму кагор? У нас в холодильнике только шампанское.

— Вообще-то я не пью.

— Ты же не позволишь даме выпивать в одиночестве, это слишком вульгарно.

— Ну хорошо, хорошо, так уж и быть, если родная мать насильно вовлекает меня в пьянство, то почему бы и нет? По-моему, отличная идея, — равнодушно поддержал её Серж.

— Ха, быстро согласился, не ломался, сразу видно — мой сын.

— А за что пить-то будем, мамуль?

— Как за что? За счастливую жизнь! — восторженно проговорила Соня, всё ещё улыбаясь устами и пряча трясущиеся руки.

— Как скажешь, — Серж недоумённо пожал плечами, — можно и за неё, если больше не за что.

— Много ты понимаешь, — ласково огрызнулась Софья Павловна.