Желания требуют жертв

«Но, может быть, смерть Милены, — думал сейчас старик, — это действительно самоубийство? Да-да, самоубийство девушки с истощённой психикой. То, что она была чертовски самоуверенна и работоспособна, ещё ни о чём не говорит. Все анорексички — перфекционистки до бешенства, а я помутился рассудком, я просто обезумел от навязчивой идеи». Он предпочёл поскорее, как можно вежливее распрощаться с Софьей Павловной и, будучи старомодным мужчиной, оставить последнее слово за дамой, далее не продолжая разговора. Соня немедленно отметила его переменившееся состояние, но не сумела понять: ей жалко его или нет. С нечеловеческой беспечностью она решила позволить себе подавить возможный приступ сентиментальности, послать всё к чёрту, остаться равнодушной и далее во всём этом не разбираться.

XXXVI

По возвращении домой Соня Романовская некоторое время всё ещё оставалась под гнётом происшедших событий, которые она мысленно, не отдавая себе отчёта, окрестила как «шабаш на Лысой горе», да и старый сыщик ей определённо действовал на нервы. Однако она твёрдо решила, что выбросит это всё из головы и никому не позволит испортить ей предстоящий вечер.

Сегодня днём приходила уборщица, и поэтому квартира сверкала образцово-показательной чистотой, что в её доме случалось в общем-то не особенно часто. Соня Романовская, окинув довольным оком свои несметные владения в виде крохотной квартирки, пришла в дивный, неописуемый восторг. И было от чего. Это тесненькое, малюсенькое пространство, которое она делила со своим взрослым сыном, когда-то ей соизволил бросить с царского плеча, как швыряют кость голодной собаке, бывший муж и отец Сержа Николай Александрович Романовский. Разводясь с Соней, он счёл этот свой шаг, то есть эту свою кость и так слишком шикарной, ввиду того что при расставании в некоторых слоях современного общества женщин принято обирать до нитки, — так сказать, чтобы им неповадно было рваться на свободу. Радость тридцатипятилетней Софьи Павловны тогда не знала границ, потому что от этой самой квартиры как раз и исходил аромат той самой свободы, дающей дышать Соне полной грудью, перенасыщающий её мозг кислородом и, наконец, просто сводящий её с ума.

После целого дня изнурительной работы, после неприятного разговора с этим пронырливым, хотя и воспитанным старикашкой, после всей этой театральной ажитации Соня Романовская, с изящной усталостью светской дамы, буквально повалилась на свою любимую атласную софу из сатинового дерева с кривыми ножками. Софа была местами затёрта до дыр, но это не мешало Соне с наслаждением вытянуть припухшие от неудобных туфель ноги и предаться сразу нескольким удовольствиям, прежде ей недоступным и категорически неприемлемым её слишком здравомыслящим супругом. А именно: безделью, вожделенному одиночеству, тонкой ментоловой сигарете, которая шла в комплекте с большой кружкой кофе, и томиком никому непонятного Пруста, того самого Пруста, которого все наперебой пытаются цитировать, но никто никогда толком не читает. Словом, Соня позволила себе делать всё то, что раньше ей делать строго-настрого запрещалось, то есть быть счастливой, — быть счастливой так, как ей этого хочется, так, как она себе это представляет, она, Софья Павловна Романовская, и никто другой. В этом есть определённая, не всем доступная роскошь…

— Соня, ты разговаривала по телефону и слишком громко смеялась, — она услышала не в меру любезный, приглушённый, почти шипящий голос мужа и от неожиданности вздрогнула. Он стоял у неё за спиной, очень красивый, очень холёный, не в меру заботливый мужчина, не приемлющий беспричинный женский смех. Нет, не смех как таковой, а именно её, Сонин смех, её радостный блеск в глазах, её любовь к солнцу, дождю, к Прусту, и ещё чёрт знает к чему, — словом, её любовь к жизни, к той жизни, в которой не присутствует ОН.

— Да, я разговаривала по телефону с подругой, — начала оправдываться Соня.

— С какой подругой?

— С Ларкой.

— Почему же ты смеялась? Разве тебе было с ней интересно?

Соня украдкой бросила взгляд на детскую кроватку, в которой спал шестилетний сын Серёжа.

— Ты не ответила, я жду. Итак, почему же ты смеялась?

— Просто так, я уже не помню, — она не поняла почему, но почувствовала себя виноватой.

— Со мной ты никогда так не смеёшься.

— Так ты не рассказываешь ничего смешного, — пыталась реабилитироваться виноватая Соня.

— Вот оно что! А твоя Ларка, значит, тебя смешит! Чем же, позволь поинтересоваться? Похабностями? А мне, знаешь, не до пошлостей, я работаю и всех вас кормлю.

— Коленька, — заскулила Соня, — ну прости меня, пожалуйста. Я устаю, и иногда хочется расслабиться.

— Ты устаёшь? От чего же ты устаёшь, если уже столько лет не работаешь, а сидишь у меня на шее, ножки свесив.

— Я тебя об этом не прошу, — тихо сказала Соня.