Желчный Ангел

– Вы чудовищно нелюбопытны! Это чистый секс, я вам скажу. Обнаженное тело женщины, жаждущее любви. Правда, в базе – классическая герленовская ваниль. И что вы думаете? Флакон стоит ровно столько же, сколько новенький гроб! Теперь догадайтесь, что выбрали мои недоделанные дети в качестве подарка на день рождения мамочки?

– Второе, – не выдержал Вася.

– Вы дико прозорливы, Василий! Хотя вас опять никто не спрашивал!

Зоя Моисеевна, упираясь костлявыми руками о край кровати, села и облокотилась спиной на пуховую подушку. На ощупь пошарила по тумбочке, подцепила пачку, достала сигарету и поднесла ее к губам.

– Огоньку не найдется? – спросила она кокетливо.

Ангел поднес к ее рту ладонь тыльной стороной и поднял вверх большой палец, из которого вспыхнуло голубое пламя.

– Эффэктно, мой дорогой, весьма эффэктно. – Берг-штейн затянулась и выпустила в лицо Ангела плотное облако дыма. – Знаете ли, был у меня один фокусник. Изумлял каждый день. То кролик, то птичка у него из штанов вылетит. Любовник – изумительный. Я забеременела, родила старшую. Не девочка – куколка! Все было прекрасно, пока он не проделал последний фокус: залез в ящик для белья и пропал. Только серпантином плюнул из щели. Потом выяснилось, что в полу под ящиком был лаз на нижний этаж. К моей подруге Дине. Она в теннис играла, спортсменка. До сих пор созваниваемся. Сильная – кобыла с яйцами! Я ей, конечно, тут же отомстила. Увела молодого мужа – перспективного такого, как сейчас говорят. На пяток лет младше меня. Ювелиром работал. Золотые руки. Родила от него вторую дочь. Не девочка – куколка! Ну а потом был жокей: попа, знаете, ореховая, лошадью вонял – крайне возбуждающе. От него сын. – Зоя Моисеевна загибала пальцы с красными ногтями. – Ну а дальше поэт, четвертая дочь. И наконец, чиновник. Из собеса…

– Итого пятеро детей, – перебил Вася.

– Закрой рот, Василий, – махнула на него рукой старуха. – Да, пятеро! Ждут не дождутся за стенкой, пока сдохну.

Вася смеялся, зарывшись в перья. Ангел снисходительно улыбался краем рта, прищурив один глаз.

Старуха докурила и потушила испачканную помадой сигарету о дверцу тумбочки, где уже красовалось сотня-другая черных круглых ожогов.

– У вас очень сексуальная улыбка, мой дорогой, а губы – какое-то произведение искусства. – Она смотрела на Ангела сально, опустив огрызки крашеных ресниц. – Вы зря строите из себя такого скорбного бесплотного сухаря. И этот ваш лысый Василий довольно мил.

– Она чудо, Ази. – От смеха у Васи навернулись слезы, которые он вытирал кулачками.

– Ази? – переспросила Бергштейн. – Так я звала своего любовника, того, из собеса. Он наградил меня гонореей и этой фамилией. А раньше я знаете, какую носила? Штейнберг! От перемены мест слагаемых сумма не меняется, верно? Кстати, Бергштейн наконец починил мне краны в квартире, они текли со времен фокусника. А у вас там есть горячее водоснабжение?

– Где?

– Ну… куда вы меня сейчас потащите.

– Боюсь, вам оно покажется чрезмерно горячим, – ответил Ангел.

– Но, Ази, – влез Вася, – в шатре у праведников туман защищает от пламени солнца.

– Вы что, охренели? Меня – к праведникам? К этим постным ханжам? Ни в коем случае. Мне нужна компания повеселее. Кстати, мужчины у вас там имеются?

– Великое множество, – заверил Азраил.

– Слава богу! – воскликнула она. – Или кому слава?.. – споткнулась на слове старуха.

– Ему в любом случае, – подтвердил Ангел. – Ладно, Зоя Моисеевна, спасибо за приятно проведенное время. – Он по традиции вонзил кинжал в свою печень и вынул его окрашенным в желто-зеленую жидкость. – Открывайте рот.

– Если заметили, я его не закрывала. – Старуха явно флиртовала. – Что это?

– Капля желчи.

– Лекарство? Ни за что! Мои дети запичкали меня лекарствами. Лучше я бахну винца на прощанье. Василий, притащи бокал и бутылку, там, в серванте.

Пока Вася безрезультатно бился со стеклом серванта, она снова помахала пальцами руки, призывая Ангела наклониться.

– Покуда твой малец не слышит, – прошептала ему в ухо, – передай Динке-теннисистке, чтобы разыскала того ювелира, которого я увела. Он любит ее, знаю. Искренне любит.

На кухне в это время громыхнула сковородка. Родственники зашипели на внучку-тинейджера, которая решила пожарить яичницу, пока бабуля отдает концы.

– Слышите, маман уже полчаса разговаривает сама с собой, – прошептала шестидесятилетняя дочь. Та, что от фокусника. – В тысячный раз перечисляет свои сексуальные подвиги. С кем-то кокетничает, как всегда. И снова тушит бычки о тумбочку.

– Она сожжет эту квартиру к чертовой бабушке, – отозвался ее муж. – И нам нечего будет делить. Когда уже угомонится?

Но, войдя через пять минут в комнату, потомки увидели Зою Моисеевну тихой, безмятежной, с легкой улыбкой на лице. Накрашенные ресницы опущены, помадный рот приоткрыт, румянец на щеках притушен, брови бесстрастны. Она выглядела так, будто выгодно распродала хрусталь и платки, отомстила любовникам, подожгла собес, выкурила сигарету и выпила вина.

Волноваться было не о чем. Бергштейн угомонилась.

* * *