Желчный Ангел

Адам Иванович и сам в молодости работал огранщиком. Приходил на смену, раздевался догола, оставляя все, вплоть до трусов, в шкафчике. Натягивал белый хлопковый костюм и шел на пункт контроля, где его дотошно ощупывал дядя Петя: на заводе строго следили, чтобы работники не воровали. Затем садился за станок, ставил квадрант[21] на крутящийся диск, зажимал кристалл в цангу и начинал выводить нижние грани.

Руки до сих пор помнили эту работу. Четыре щелчка винта – одна грань, далее поворот лимба[22] – вторая… и так далее. Конец дня – снова чуткие ладони дяди Пети с пристрастием обшаривали тело и расчесывали частой гребенкой волосы: вдруг крошечный бриллиант осел на поверхности?

Каждые полгода – проверка зрения. Огранщики должны были обладать соколиной зоркостью.

Асадов с детства без бинокля различал птицу на горизонте и вместе с тем без лупы видел малейшие цифры на стертой пробе колечка.

«Адамовы глаза, – говорила мама, – от корыта до орбиты».

Таким же остроглазым, согбенным, в длинной одежде представлялся ювелиру его предок. Араб, скорее всего, гранил кристалл каменными дисками, работающими от водяного привода. Затем шлифовал плоским инструментом с алмазной пылью, вглядываясь в образ и добиваясь эффекта струящейся походки, будто дух скользил по волнам.

«Как он это сделал? – задавал себе вопрос Адам Иванович, зачищая отлитую заготовку перстня грубыми напильниками. – Как сумел достичь такой стереокартинки?»

Ювелирный секрет оставался непостижимым. Адам Иванович вскоре перестал размышлять об этом, так же как и хирург, приняв за аксиому.

Понемногу работа продвигалась. Перстень был начисто отшлифован, с внутренней стороны появилась заветная надпись. Завершая гравировку последнего слова «доказательств», старик вскрикнул и затряс левой рукой, окропляя кровью стол. Острый штихель вонзился в подушку под большим пальцем на левой ладони, дополняя свежей пробоиной прежние шрамы.

– Вот черт! – Адам Иванович приложил рану к грязному фартуку, пытаясь остановить кровь.

И тут же арабский предок в его голове одернул красную руку от остро заточенного инструмента и вытер о галабею.

– Понимаю, дружище, – пробормотал старик, – понимаю, никуда не денешься, такая работа.

По иссеченным рубцами ладоням он узнавал своего брата-ювелира даже в метро. Этими же шрамами царапал шелковую кожу Дины в моменты близости. Она возмущалась и, смеясь, требовала ласкать ее в хлопковых перчатках.

Но любая, даже самая тонкая материя лишала чувствительности. Мельчайший заусенец на металле или на Дининой фаланге должен был не только замечен острым зрением, но и прощупан краешками пальцев. Любая, самая тонкая шлифовка изделия – резинкой на бормашине или волосяным кругом – завершалась тактильной проверкой с закрытыми глазами. И лишь рецепторы подушечек доносили самую верную информацию.

«Доработать, – говорили они о золотом украшении. – Запомнить и сохранить навсегда», – диктовали шифровку мозгу о пушистых подмышках и сбитых коленях Дины.

* * *

Итак, отшлифованным и гравированным перстнем Вадим остался крайне доволен: кольцо обнимало палец, как родное. Дело оставалось за малым – закрепить бриллиант.

Получив камень в полное распоряжение, старик не спешил с ним расстаться. Любовался до умопомрачения. Терял ощущение времени, проваливался в кристалл, как в бессмертие.

Перед глазами одновременно плыли картины марокканской ночи, шрамированных ладоней и воспаленных век арабского Адама – и тут же, через запятую, мокрое лицо Дины на фоне грозы: с неунывающим носом и яркими сапфировыми радужками в обрамлении черных гвоздиков-ресниц. Она почти не менялась со временем.

«Маленькая собачка до старости щенок», – подначивала ее подруга Зоя, высоченная рыжая еврейка с выразительными бровями.

С Зоей Штейнберг они познакомились уже в Москве. Купили кооперативную квартиру на деньги от Дининых побед. Оба уже отметили тридцатилетие. Адам, поработав на заводе огранщиком, понял, что неспособен к коллективному труду, и старался открыть свою мастерскую. Дина, уже как тренер, моталась на соревнования с детьми по всем советским республикам.

Зоя была старше их лет на пять и жила этажом выше вместе с мужем-фокусником. Габриэль Фокс, на тот момент известный иллюзионист, работал в Московском цирке на Цветном бульваре со своей программой. Дочку, десятилетнюю рыжеволосую Алю, наряжали как куклу, учили танцам и нередко приобщали к представлениям отца в качестве ассистентки.

Семейство Штейнберг-Фокс разрывало все шаблоны. Когда они гуляли по Арбату, люди оглядывались, видя в троице заморских гастролеров. Габриэль в цилиндре и смокинге, Зоя в перьях и шляпе, Аля – в полосатых колготках, короткой многослойной юбке на подтяжках и с синей искусственной розой в огненных волосах. Все шмотки и аксессуары мастерски шила сама Зоя, но никому в этом не признавалась.

– Муж привез из Парижа, – говорила она на голубое драповое пальто. – А этот берет – из Англии. А трость из Китая…