«Жюли» было официальным именем – для гостей. Между собой они общались накоротке. Он звал ее «Жу», она его – «Мррав». Жу была настоящей кошкой писателя. Вдумчивой, чуткой, восторженной – уменьшенная шерстяная копия Миры. Она видела нечто, неведомое другим. Долгими часами, когда хозяин писал романы, Жу лежала рядом на столе и дремала. У них была тайна, о которой не знал никто, даже Мира. Каждый рабочий день начинался одинаково. Греков вставал поздно, после двенадцати дня, завтракал, включал компьютер и наливал в бело-золотую чашечку разбавленный чай – крепкий нельзя – и две ложечки сахара. В эту чашку Жу непременно попадала хвостом, и ее снежные шерстинки лениво таяли на поверхности. Сергей Петрович умилялся, прихлебывая маленькими глотками, и погружался в транс. Сначала он читал главу, написанную накануне, правил ее, затем мозг переключался в какой-то особый режим, зябкие пальцы теплели, и клавиатура – будто бы сама – отбивала что-то, похожее на этюд: сперва медленно, нехотя, затем быстрее, быстрее, стремительнее, и в итоге – подведи к клавишам струны, они бы явили «Героическую» симфонию Бетховена в самой ее кульминации. В этот момент голубые глаза Жу вспыхивали огнем, она вскакивала, выгибала спину – шерсть от холки до хвоста вставала дыбом, – затем садилась, как египетская статуэтка, и замирала, упершись взглядом в руки хозяина. Фаланги его пальцев в месте соприкосновения с клавишами начинали излучать теплое желтое свечение. И по мере того, как скорость магической игры на невидимом рояле возрастала, этот свет становился ярче, горячее, звонче. Глаза писателя были устремлены куда-то сквозь экран, сквозь молниеносно возникающие буквы, слова, фразы, предложения, главы. Кошка, не отрываясь, с тревогой следила за пальцами, словно они могли в любую минуту вспорхнуть с клавиатуры и улететь за горизонт, так же как их хозяин, существующий в этот момент явно в другом измерении…
Так продолжалось годами. Греков и сам замечал за собой такую особенность. Но не рассказывал даже Мире. Он считал, что это Жюли обладает мистическим даром – вселять в пальцы свет. Потому как до появления в его жизни белой кошки, когда он работал райтером в журналах, агентствах, издательствах, ничего подобного не происходило. Но Жу знала: огонь в фалангах рождал в ее хозяине кто-то другой. И служила ему, молилась на него, воспевала и возмурчала – в общем, поклонялась как могла.
К вечеру Сергей Петрович уставал, ходил по квартире, разминался, отвисал вниз головой на шведской стенке, качал пресс, подолгу стоял в планке. В эти моменты он очень гордился собой. Но Жюли смотрела на него уже как на простого смертного, свысока. Она знала, что Повелитель, являющий свет в Сергуне, уснул, а значит, сейчас ее будут кормить, холить, лелеять, целовать между ушами, гладить животик и всячески потакать прихотям.
Нажравшись, Жу просилась на балкон. Там у нее было рандеву с местной вороной. Дважды в день птица прилетала, садилась на перила и ждала кошку. Ее не мог спугнуть даже сам хозяин, который в эти минуты восторженно застывал в проеме балконной двери и с упоением следил за встречей. Жу тоже вскакивала на перила и усаживалась в паре метров от вороны. Между ними начиналась неспешная беседа.
– Квааа, – говорила ворона. Она издавала смешной звук, отличающий ее от остальных особей.
– Мраа, – отвечала кошка, жмуря глаза.
Обмен мнениями продолжался около получаса. Ворона то приближалась, то отдалялась, хлопала крыльями, прыгала бочком по перилам, вращала головой с черными острыми глазками. Кошка потягивалась, манерничала, зевала, в общем выражая одобрение. Из них двоих Жу явно была выше по званию, потому как ворона вела себя подобострастно и держала дистанцию.
Поначалу Сергей Петрович боялся за Жюли. Шестой этаж, незастекленный балкон, толстая птица – все провоцировало несчастный случай. Но день за днем, год за годом парочка устойчиво держалась на перилах, и чувство опасности притупилось.
Ворону за шепелявость писатель прозвал Квакила. И воспел в очередном романе вместе с любимой Жюли, которая и так кочевала из произведения в произведение. Квакила периодически приносила в клюве блестящие предметы: гвозди, обертки от конфет, обломки детских игрушек. Жу благосклонно принимала дары, разрешая складировать их в пустующем цветочном горшке.
Сергей Петрович иногда устраивал ревизию и приходил в восторг от художественного вкуса вороны. Она редко повторялась. Если это был фантик, то непременно со сложным узором, если фильтр от сигареты, то обязательно дорогой, покрытый золотом, если монетка, то заграничная, бог знает кем оброненная в московских дворах. А однажды Квакила притащила крохотную серебряную ложечку с дворянским гербом на черенке.
– Сперла, плутовка! – восхитился Греков, подсыпая рубленое мясо в кормушку, приделанную к перилам.
– Квааа, – не стала возражать птица.
– Стыдно должно быть!
– Квааа, – согласилась ворона.
– Люди будут искать, раритет ведь!