Железные желуди

- Ночью они хотели - страшно даже произнести! - пога­сить священный Знич, - сурово сказал Лингевин и пнул Козлейку ногой. Тот даже не поморщился, как будто его ударил сам кунигас.

- Погасить Знич? Ты подумал, что говоришь? - сжал кулаки Миндовг. - Погасить священный огонь, который зажгли наши пращуры, который должен гореть вечно! Ты ополоумел! Разве можно даже подумать о чем-то подоб­ном?

- Козлейке можно, - со злорадным, как показалось кунигасу, блеском в глазах сказал Лингевин. - Да спроси его сам.

Миндовг и ярости прикусил губу, сузил черно-зеленые глаза и, топнув ногой, крикнул людям Лингевина:

- Вон отсюда! - Стрижу как ветром вымело. - Не сон ли это, мой верный Козлейка? - уже ровным и чуть ли не доб­рожелательным голосом спросил кунигас, испытующе гля­дя на своего выкормыша.

- То, что человек видел во сне, даже самое жуткое, такое, до чего не доступиться умом, непременно происходило или произойдет с кем-то в земной жизни, - смиренно ответил Козлейка. Он всегда, попав в затруднительное положение, нес какую-то невнятицу.

Между тем кровь из носу у него продолжала идти. Коз­лейка ее не вытирал, и небольшая теплая лужица скопилась на полу. "Вот какая у него кровь, - подумал Миндовг. - Густая, темная... Странно, что я никогда ее не видел".

~ Выйди, - вдруг приказал он Лингевину.

Тот растерянно сморгнул, хотел что-то возразить, но слова словно застряли в гортани. Когда за Лингевином за­творилась дверь, кунигас присел перед Козлейкой на кор­точки, требовательно заглянул ему в глаза:

- Как же это ты додумался? Может, и впрямь спятил? Я позову лекаря.

Он встал, взял в руку серебряный колоколец.

- Не надо, великий кунигас, - тяжело вздохнул Козлейка. - Мой ум светел, как лесная криница.

- Тогда, значит, помешался я, - начал наливаться злостью Миндовг, - потому что ничего не понимаю. Зачем тебе было все это? Зачем ты пошел к святому Зничу с латинянином? - Он уже кричал, багровея лицом: - Отвечай, пес! Отвечай, не то сейчас палач все твои кости пересчитает!

- Для тебя все делалось, к вящей твоей силе и славе, - на долгом выдохе сказал Козлейка. - Мы повстречались с мо­нахом Сивертом, духовником княгини Марты, и нам обоим был глас небесный. И вещал оный голос, что смерть угрожает и державе, и тебе, великий кунигас, и сынам твоим. А дабы отвести неминучую смерть и разорение, надо сделать нечто такое, чего еще никто не делал. Надо принести не­слыханную на нашей земле жертву. "Какую? - задумались мы. - Предать огню человека или коня? Убить раба или ра­быню? Срубить священное дерево?" Бывало все это преж­де, видели подобное боги и небеса...

- Но при чем тут монах-немчин? - резко оборвал его Миндовг. - Он же не верит в могущество Пяркунаса.

- Я верю в Христа, как веришь в него и ты, великий ко­роль, - скромно заметил Сиверт. - Помню, как крестили тебя в Новогородке. Сошлось столько народа, что епископ со своим клиром вынужден был отправлять священный об­ряд в чистом поле за городским валом.

Миндовг злобно сверкнул на него черно-зелеными гла­зами, но сдержался, приказал Козлейке:

- Говори.

- Я решил было принести в жертву себя самого, - стоя на коленях, продолжал свою исповедь Козлейка. - Но что та­кое моя ничтожная жизнь? Кому она нужна? Богам? Что я взойду на жертвенный костер, что бросить туда засохшую прошлогоднюю былинку - одно и то же. Знай я, что моя смерть - еще один бриллиант в твою корону, я с радостью сгорал бы каждый день.

Он всхлипнул. По щеке покатилась слеза.

- Говори, - не сводил с него глаз Миндовг.

- Прикидывали мы с монахом Сивертом и так, и этак. А война уже стучалась в ворота. И хотя умишко у меня с ко­мариный кулак, я ночами не спал, все думал, думал... Жертва должна была быть неслыханной, недоступной во­ображению. И меня осенило. Сразу же, хотя над Рутой ви­села глухая ночь, поспешил к монаху. Тот тоже не спал, и я, с содроганием понимая, что в любую минуту Пяркунас мо­жет заткнуть мой кощунственный рот небесной стрелой, поведал ему о своем замысле. Мы решили на миг, на один вот таку-у-усенький миг пригасить Знич. Я знал: подобного еще не случалось на нашей земле. Пока священный огонь не горел, монах трижды прочел молитву, увещевая христианского бога, чтобы тот даровал тебе полную и окончательную победу над врагами твоими.

Миндовг был потрясен и не сразу нашелся, что сказать, какой вынести приговор. Наконец собрался с духом:

- Спасибо тебе, мой верный Козлейка. Однако за неслыханное святотатство я вынужден взять обе ваши жизни - твою, и немчина.

- Верь, моя жизнь принадлежит тебе, - поспешно сказал Козлейка и уже как бы между прочим добавил: - Перо бы прослезилось у всякого, кто взялся бы описать, каких стра­хов натерпелись мы в эту ночь.

- А ты что молчишь? - подступил Миндовг к Сиверту. - Как тебя, иностранца, угораздило полезть в этот омут? Не­ужто невкусно было пиво у княгини Марты?

Монах посмотрел прямо в глаза кунигасу и с достоинст­вом сказал: