Железные желуди

- Не те цветы срезаешь, святой отче, - недовольно сказал Анисиму князь Изяслав. - Режь колючки, удаляй гниль, но не то, что растет и плодоносит.

- Сад Божий один для всех, кто несет в душе веру, - не мог смолчать Анисим. - И одно над этим вечным садом солнце - Христос.

Сам же он нес в душе не столько веру, сколько обиду. Пришел в церковь, пал на колени, молился и не отрывал вопрошающих глаз от образов князей-мучеников Бориса и Глеба, выложенных разноцветной смальтой на стене. Кто прав: он ли, Анисим, с его проницательностью, или князь в своей душевной простоте? Впрочем, Бог рассудит. И уже растроганно, со светлой слезою на глазах думалось иерею, что нет, не погасит быстротечное время краски фресок.

Когда зашли в тупик переговоры с Миндовгом, бросился князю Изяславу Васильковичу в ноги дружинник Вель и поведал, что нашлись среди купцов и части бояр люди, на­зывающие себя братолюбами, которые хотят кунигаса Миндовга сделать полным властителем всей Новогородокской земли и Литвы.

- А меня куда? - От возмущения у Изяслава отвисла нижняя губа.

- Тебя, князь-батюшка, в Свислочь, - простодушно отве­тил Вель.

- Ах ты, гнида!..

И пошло-поехало. Доносчику, как водится, первый кнут: Вель сплевывал кровью, кричал, что был и по гроб жизни будет верен князю Изяславу. Тысяцкого Радонега нашли в теплой постели в объятиях пригожей челядницы. Просвер­лили ему, как быку, в носу дырку, продели в нее железное кольцо и повели на цепи, подгоняя плетьми, в княжий те­рем. Не всех братолюбов удалось схватить. Купцы легки на подъем, резвы на ногу, и многие успели сбежать в Галич, Ригу или в Нальшаны к кунигасу Довмонту. Алхим риск­нул спрятаться дома. Забрался в громадную, стоведерную дежу о двух днищах. Сверху налита вода - убей, не догада­ешься, что под водой, меж двумя днищами, сидит живой человек. Но возьми и чихни купец в своем хитром убежи­ще: пыль в нос попала. Перерубили обручи, развалили де­жу и взяли Алхима за шкирку. Алехну, главного заводилу и крикуна, тоже отловили. Сечь его плетьми или пытать ка­леным железом Изяслав не велел. Алехне просто не давали спать. День и ночь без устали допрашивают, чего-то тре­буют, угрожают; Алехна уже как в тумане, глаза слипают­ся, хоть ты их клещами раздирай, а чуть задремлет, свесит голову на грудь, ему княжеский человек легкой дубовой палочкой тюк по носу - сон и отлетел прочь. На третьи или четвертые сутки таких вот допросов у купца начались ви­дения: мерещились красные мухи на лицах у истязателей, многоголовые черные пауки на стенах. Кончилось тем, что Алехна дико закричал и упал без чувств. Жги его - глазом не моргнет. Наведавшийся в пыточную князь Изяслав Ва­силькович распорядился: "Пусть поспит", - и тоже (дело было под утро) пошел спать.

А назавтра чуть свет они снова встретились.

- Так что собирались сделать со мною и моею семьей твои братолюбы? - беззлобно спросил новогородокский князь. - Отвечай, купец. Говори, пока не поздно, сам, не то вскорости за тебя заговорит, криком закричит плеть. Ты­сяцкий Радонег, на что уж верзила, а визжал в пыточной, как порося.

- А я и не думаю молчать, князь. Это с твоими холуями мне не о чем было разговаривать. А тут другое дело, - ска­зал, бледнея, Алехна. - Бывал я на Готском берегу, в Риге, в Мариенбурге, в Мемеле. Такова уж купеческая доля - все­гда в дороге, всегда на людях. Великую войскую силу ви­дел я там и слышал одно: "Vae maledictis et infidelibus!" И самое страшное, князь, что проклятыми и неверными там числят не только язычников - ливов, эстов, жемайтийцев, литовцев, - а и нас, новогородокцев, полочан, пинян и всех как есть русинов, которым еще в незапамятные времена принес христианский крест апостол Андрей. Два черных крыла хищного коршуна видел я там. Одно крыло - Ливон­ский орден, второе - Тевтонский. Римский Папа их уже слил воедино, но земли объединяют в одну державу мечом, а не словом, пусть себе и папским. И вот идут крыжаки на Мемель с двух сторон, чтобы возвести стену между нами и остальным христианским миром. Все наши силы нам надо собрать в единый кулак, не то - пропадем...

- И ты, жалкий купец, думаешь, что такой кулак может собрать только Миндовг? - свирепо посмотрел на Алехну Изяслав.

- Не гневайся, князь, но так думаю не один я, - еще сильнее побледнел Алехна. - После Крутогорья народ ви­дит в Миндовге спасителя от татарского рабства. Народ убежден, что первородные князья литовские такие же за­конные наследники святого князя Владимира, как полоц­кие, новгородские или киевские. Не последний довод и то, что Миндовг был женат на тверской православной княжне.

Изяслав поймал себя на том, что внимательно слушает купца.