Железные желуди

- Я верю, - продолжал Алехна, - что большая и мощная держава Новогородка и Литвы будет создана не кровавыми набегами, а миром, согласием, взаимными уступками, бра­ками литовских и наших княжеских чад. А если и прольет­ся кровь, то кровь отступников, оборотней. Такая держава будет создана терпимостью к чужим богам, к Пяркунасу и Христу, ибо мы не иудеи, не этот рассыпанный по свету народ, который говорит, что его бог самый лучший, самый мудрый из всех. - Алехна вдруг упал перед Изяславом на колени: - Князь, передай власть Миндовгу.

Изяслав долго и тяжело смотрел на купца. Потом встал, сказал сурово:

- Пока я князь в Новогородке, ты будешь сидеть в тем­нице. Тебя не будут пытать, как других. Умных людей я не пытаю. Ты будешь сидеть в темнице солнцеворот, второй, третий, и настанет миг, когда сам начнешь казнить себя. Я жалею тебя, купец, как человек, как христианин, но как но­вогородокский князь, как наследник Глебовичей и Всеславовичей, я засовываю тебя в вечные железа.

От Веля же Изяслав узнал, что княжич Далибор тоже слышал о существовании братолюбов. Тот сразу же был поставлен пред светлые очи отца.

- Мой гнусный раб Вель клянется на кресте, что тебе, сын, было известно имя христопродавца Алехны. Да или нет? - в упор глядя на Далибора, спросил князь.

- Да, - кивнул Далибор.

- Вель клянется, что тебе не только было известно имя Алехны, но ты знал и о черных делах псов, назвавших себя братолюбами. Да или нет?

Тут Далибор на какой-то миг растерялся.

- Да или нет? - наседал князь-отец. Глаза его горели не­добрым огнем.

- Да, я знал. Мне рассказал Вель, - вынужден был при­знаться Далибор.

- Что же ты сразу не прибежал ко мне, своему отцу? По­чему вместе со мною сразу не стал вить веревку, чтобы по­вязать врагов твоих и моих, врагов Новогородка? Отвечай, глядя мне в глаза. - Князь подскочил к сыну, они оказались лицом к лицу - не отвернешься. Взгляд князя был страшен, холоден, как смерть, о которой говорят, что она пройдет насквозь, переберет все войско, но найдет того, кого захо­чет. - Смотри мне в глаза! - повторил он.

- Я не поверил Велю. Мало ли чего наговорит этот пус­тобрех.

- Нет, другое у тебя на душе, другое, - почти шепотом произнес Изяслав, сверкая глазами. - Вижу тебя насквозь: хочешь отца с княжьего стола скинуть. Сам хочешь князем стать. Говори, хочешь?

Далибор молчал: ну что тут ответишь?

- У смердов песня есть, - все сильнее возбуждался, на­ливался ненавистью князь. - Знаешь, как там поется? "Пришли в мою хатку и бьют моего татку". А ты родного отца не пожалеешь. - Он, юродствуя, стал хвататься рука­ми за голову, за грудь, за живот, словно его осыпали уда­рами.

- В мыслях у меня не было и нет ничего подобного, - скорее с жалостью, чем с раздражением сказал Далибор. Ему вспомнилось, что временами на отца находит непод­властный ему самому страх, мерещатся какие-то ужасы. Шелохнется в лесу куст, тронет ветер штору в горнице - он в ярости хватается за меч. Однажды зарубил любимого пса, который бросился к нему ласкаться, внезапно выскочив из-за открытой створки ворот.

- А ты не забыл, княжич, сын мой, что твоих сватов ждут в Волковыйске? - вдруг спросил Изяслав. Заметив, что Да­либор вздрогнул, продолжал: - Слушай же волю мою, от­цовскую и княжескую: три дня тебе на сборы и айда вместе с ляхом Косткой в Волковыеск. Там сгорает от нетерпения твой будущий тесть, а мой подручный князь Всеволодка. Хочет на тебя поглядеть, послушать твои разумные речи. И тебе приспело бросить свое мужское семя в женскую бо­розду.

Далибор слушал, а перед глазами у него стояла Ромуне.

- Ступай, - сказал сыну князь Изяслав и уже вслед доба­вил: - Когда ты только ходить начал, я тебя больше любил, колупайчиком своим называл. Пришлепаешь и пальчиком то шпоры мои трогаешь, то ножны. Как есть колупайчик. А вырос - и словно корою дубовой сердце твое взялось - не докричаться.

...Случилось то, что должно было случиться: Изяслав возненавидел Миндовга. Он готов был искать союза с Га­личем, с Конрадом Мазовецким, с ятвяжскими старейши­нами - только не с рутским кунигасом. Врага теперь чуя и видел в нем Изяслав. Но камень, лежавший на вершине го­ры и стронутый с места, не в силах удержать даже самое мощное плечо, Миндовг, вдрызг рассорившись с новогородокскими думцами и прежде всего с иереем Анисимом, хо­тел было в одиночку вернуть себе Литву. Да не вышло, не хватало сил. И он приполз снова в Новогородок, готовый исполнить все, чего от него потребуют. Разумеется, первым требованием было крещение его и близких ему бояр в пра­вославную веру, отказ от языческого идолопоклонства, и едва дохнуло весною, едва пригрело солнце и поползли с елей и сосен снежные шапки, все новогородокцы обоего пола собрались на склоне горы в восточной части посада. Миндовг с его боярами стоял на вершине, и отец Анисим с торжествующим блеском в глазах осенял их крестом. Ветер разносил по округе его взволнованные слова: "Рече Хри­стос: Подай руку твою и смотри пробитие ребр моих и верь, что я сам тут". Клир не жалел голосов:

- Слава тебе, Иисусе, сын Божий!