Железные желуди

- Сын мой, - в поучительном тоне заговорил он, - мы едем в край безбожников и гонителей веры. Там все не та­кое, как у нас, даже земля, твердь, созданная Богом, не та­кая. Там живут нечестивцы, которых почти не касался луч истинной веры. Они давно уже проиграли битву Христову воинству, но вместо того, чтобы покориться, принять на веру высшую суть святых таинств, утешают себя словами: "Побежденный вчера может победить завтра". Не стану скрывать от тебя, сын мой, что в свое время жил я при дво­ре императора Фридриха II Гогенштауфена. Этот импера­тор, не единожды проклятый папой, и впрямь исчадие ада. Он раскапывал старые могилы и собирал человеческие че­репа. Он отнимал у несчастных матерей их бессловесных еще младенцев. С самого рождения, с первой секунды, ко­гда дитя увидело мир, и до десяти лет его держали в глухой пещере. Таких детей кормили, поили, одевали, но прислуге, которой был поручен присмотр за ними, император под страхом самой лютой кары запретил произносить хотя бы слово. Все делалось молча, как если бы и прислуга, и дети родились в стране немых. А дети были чернокожие и с ко­жей белой, как снег, мальчики и девочки. Император хотел знать, на каком языке заговорят они, не слышавшие от ро­ждения ни единого человеческого слова. В этой фуре мой слуга Гуго везет восьмилетнего мальчика, которого я назы­ваю Никто. Мне его подарил сам император. Я не сомнева­юсь: Никто через два года заговорит на языке богов, на священной латыни.

- Но он ведь слышит звуки жизни? - спросил возбуж­денный Мориц.

- В пещере под Неаполем он ничего слышать не мог, а в фуре Гуго каждый день залепливает ему уши воском.

По ночам, когда под открытым небом отходили ко сну, когда сиял Арктур - самая яркая звезда полуночных краев, монаху делалось не по себе, что-то темное камнем ложи­лось на душу. Он лихорадочно крестился, шептал, облива­ясь холодным потом: "Боже всевышний, избавь меня от воспоминаний!" Рядом в фуре постанывал во сне Никто. Иногда стон переходил в бормотание. Сиверт прислуши­вался: не прорежется ли в этом "бу-бу-бу" человеческое слово? Но слышал лишь нечто невнятное.

Шла по земле весна, рождались искры жизни под скор­лупой птичьих яиц. Клювастые хитрые вороны в полутьме ловили заметных на белом фоне березовых рощ майских жуков - хрущей.

Четыре года назад не этой ли самой дорогой ехал в мон­гольские степи папский посол Иоанн Плана Карпини. Он хотел подговорить монголов на святое дело - отбить у ту­рок гроб Господень в Иерусалиме. Ничего, как известно Сиверу, у Иоанна не получилось. Интересно, что получится у легата Якова и у него, Сиверта?

Проехали Чехию, где правил воинственный и решитель­ный король Пшемысл II Атакар. Этот Пшемысл добился независимости Чехии и мечтал с помощью папы расширить пределы своей державы до теплого Адриатического моря.

Много повидал Сиверт на своем веку земных владык и хорошо помнил слова мудреца: "Правитель подобен челну, а народ - волне. Вода несет челн, но может и перевернуть его". Жизнь научила монаха вовремя пересаживаться из челна в челн. Был он цистерцианцем, но когда обнаружи­лось, что папа благоволит доминиканцам, перешел в орден святого Доминика.

В Галиче папское посольство весьма торжественно встретили братья-князья Даниил и Василька Романовичи. Они были в хорошем расположении духа, так как три года назад под городом Ярославом наголову разгромили войска ляхов, угров и дружину Черниговского князя Ростислава Михайловича. Избежать плена удалось только Ростиславу, а ляшского воеводу Флориана и угорского воеводу Фильния в цепях пригнали в Галич. Но заметил Сиверт и печать удрученности в глазах князей: хозяева-то они на своей зем­ле хозяева, но за ярлыком, дающим право чувствовать себя таковыми, надо ехать в ставку татарского хана, кланяясь по пути татарским баскакам. От Даниила и Васильки впервые услышал монах про Новогородок и Литву. Прежде он был твердо уверен, что за Галицко-Волынским княжеством вплоть до самого моря живут пруссы, или эстии, как о них писали путешественни­ки давно минувших дней. А Даниил Романович, рослый, широкоплечий, с волнистыми темными волосами, спадав­шими чуть ли не до плеч, сказал:

- На полночь от нас, за Пинеском, лежит сильная моло­дая держава литовцев и новогородокцев. Князь Михаил Пинский, который еще недавно боялся при нас с братом глаза поднять, теперь с ними заодно. Нам уже становится неуютно от такого соседства. Думаю, недалек час, когда галицкий тур схватится с литовским зубром.

Монаху Сиверту сразу же загорелось собственными гла­зами увидеть не известную еще Европе державу. Он был человеком действия и поклялся, что после Пруссии непре­менно побывает в Новогородке.