Железные желуди

Черная глухая ночь смотрела на Миндовга из всех углов, а он, раззадоривая и распаляя себя, думал и думал о Войшелке. К власти рвется первенец. Хочет власть церковную и власть светскую забрать в один кулак, как Римский Папа, как сарацинский халиф. Хочет, чтобы все видели в нем праведника. Видел таких праведников он, кунигас. В лес­ном монастыре они всячески истязали себя: морили плоть голодом, перетаскивали с места на место громадные камни, кормили своим телом комаров и мошкару. И хвастались, что их монастырь, как море, - оно не терпит в своих бере­гах гнили, вышвыривает ее вон. А сами подслушивали, о чем говорится в соседних кельях, прикладывая к стенам та­релки из белой ромейской глины, а к тарелкам - уши.

Так и не придумал кунигас, чем отплатить Новогородку за полученную оплеуху. Идти войной не выпадало. Жемай­тийцы, ятвяги, половцы с галичанами опять наступали со всех сторон. Никого не смущало, что Миндовг согласился принять католичество и что поехали к папе его послы. Не хотели слышать и о том, что рижские золотых дел мастера уже трудятся над королевской короной для него. При таких обстоятельствах нельзя было ссориться с гордым Новогородком. Наоборот - надо было как можно скорее протянуть руку примирения, забыть все свои обиды. И хотя это реше­ние далось кунигасу нелегко - попробуй-ка безмятежно улыбаться, когда зуб у тебя разносит от боли, - он все же пошел на него. Для начала надумал послать в Новогородок Сиверта. Доминиканец к тому времени стал духовником княгини Марты, и та не могла им нахвалиться.

Сиверт охотно согласился. Он уже не чувствовал себя пленником: во-первых, кунигас вернулся из Ливонии слу­гой и чуть ли не ставленником Рима, во-вторых, неслыхан­ными щедротами осыпала монаха Марта. "Я - крылатое христианское семечко, - вдохновенно размышлял Сиверт. - Ветер судьбы, который направляет Господь, занес меня в эту пустыню, в этот дикий край, чтобы тут со временем расцвел дивный сад Христовой веры".

С собой доминиканец взял Морица и десяток литовских конников, облаченных в звериные шкуры. Это очень льстило монаху. Он казался себе библейским пророком, выводящим слепые души из трясины, из мрака на свет Божий.

При выезде из Руты повстречали отряд ливонских рыцарей: магистр Андрей Стырланд слал Миндовгу подкрепление. И хотя отряд был невелик, а рыцари и ландскнехты выглядели изможденными, душа у Сиверта преисполнилась звонкой радости.

- Дети мои, - восторженно возгласил он, - вас направил сюда сам Христос!

Рыцари были удивлены, услышав в литовской глуши родную речь. Их предводитель, рыжеволосый саксонский граф Удо, преклонив перед монахом колена, участливо спросил, как святой отец очутился здесь и не обижают ли его туземцы. Сиверт на радостях, что говорит с земляками, подробно рассказал о себе, о своем пленении, не упомянув, однако, ни словом своего давнишнего друга и патрона Фридриха II Гогенштауфена. Со светлой слезою на глазу просил он рыцарей и ландскнехтов быть верными апо­стольскому престолу, не щадить сил и жизни в противо­стоянии с дьяволом. Кто же изменит, станет отступником, тому грозил голодом, живописал, как он в знойной пустыне будет пить кровь собственного тела.

- Умрем за папу! - кричали рыцари, гремя о щиты мечами.

- За папу и за короля Миндовга, - поправил их Сиверт. - Сей христолюбивый неофит сделался нашим верным союз­ником.

- Умрем за Миндовга! - и не подумали возражать рыцари.

Граф Удо, узнав, что монах едет в Новогородок, тут же отрядил для его охраны часть своих подчиненных: литов­ские конники в звериных шкурах не внушали ему доверия. Разве может звериная лесная шерсть сравниться с железом кованых доспехов?

Сиверт обрадовался. Да, душа его парила в поднебесье, но телом он пока еще пребывал на земле и отлично знал, какое множество напастей поджидает на каждом шагу бренную плоть.

- Дарую вам отпущение всех грехов, - прочувствованно сказал он рыцарям.

Однако в Новогородок ни литовцев, ни ливонцев не пус­тили. Лишь самому монаху с его слугой Морицем было дозволено проехать по улицам посада. О том же, чтобы по­пасть на детинец, и речи пока не шло.

- Князь Войшелк Миндовгович в отъезде, - объяснили Сиверту, хотя доминиканец достоверно знал, что тот в Новогородке. "Этот православный фанатик не хочет со мною разговаривать, - отметил про себя монах. - Ничего - я обожду. Крепости берут не только силой, но и терпением".