Железные желуди

Войшелк понравился Сиверту и одновременно поверг его в страх. Был у доминиканца нюх на людей, с первого взгляда мог прочесть, что сокрыто у человека в душе. Ко­гда-то в лесу, в густом лещиннике, среди обилия крупных, подрумяненных солнцем орехов он, мальчишка, безоши­бочно находил орехи с прожженной молнией дырочкой. В пальцы не возьмет, а уже знает: внутри будет черно. Так же обстояло дело и с людьми, которых он проверял на жажду власти, похотливость и жестокость, сознавая при этом, что названные пороки обычно накладываются один на другой. Всякий рыцарь, всякий мужчина, если он не обездоленный евнух, неутомимо и твердо добивается плотских радостей, женской любви, а значит, и власти, ибо, получив свое, он чувствует себя властелином, а в женщине видит рабыню. Рабство, считал Сиверт, родилось в тот миг, когда Ева, вздохнув, уступила Адаму.

Недюжинную твердость почуял и увидел в новогородокском князе монах. Этот при надобности не побоится крови. Испугало же Сиверта то, что он не смог сразу, как было ему свойственно, ухватить глубинную суть не поспешив­шего раскрыться перед ним человека. Напрашивалось сравнение с множеством сот, наполненных и сладким, и горьким медом.

Войшелк сидел на княжеском троне, представляющим собою внушительных размеров стул, украшенный искус­ным набором золотых и серебряных пластин. На стене у него за спиной помещался исполненный с тем же искусст­вом из кусочков смальты и металла, из птичьего пера и лоскутков меха клейнот Новогородокско-Литовской дер­жавы: воин на белом коне вздымал над головою обнажен­ный меч.

По правую руку от Войшелка на дубовом стуле, несколь­ко уступавшем трону размерами, сидел князь Далибор-Глеб Волковыйский. Сиверт так и впился в него глазами. "Это и есть тот, что отказапся от великой власти, - подумал монах. - Здоровым телом наградил его Бог и, похоже, чувстви­тельной душою, но он, насколько я вижу, не очень-то сча­стлив".

Новогородокские бояре, молчаливые и суровые, занима­ли места вдоль стены. Среди черных и сивых от седины бо­род было две или три огненно-рыжих.

- С чем пришел, латинянин? - спросил Войшелк.

- Князь Войшелк, сын Миндовга, - без робости ответил Сиверт, - прибыл я из Руты от твоего отца, великого куни­гаса, дабы подтвердить, что принял он со своими боярами христианскую веру из Рима, из рук папы Иннокентия IV. Уже везут, как было договорено, люди папы королевскую корону в Литву.

- Ну и что? - свел на переносице брови Войшелк.

- В великом гневе был кунигас, что запер ты перед ним ворота Новогородка, не пустил отца даже руки обогреть. Хотел приказать, чтобы зарыли твой вал. но смилостивился - послал к тебе меня, монаха ордена Святого Доминика Сиверта.

- С чем же послал тебя кунигас? - еще сильнее нахму­рился Войшелк.

- Великий кунигас передает тебе слова мира и отцовско­го расположения.

Такого заявления не ожидали. Новогородокскне бояре смахнули с лиц суровость, зашушукались, заговорили. По­светлели взгляды и у Войшелка с Далибором. Оба обменя­лись несколькими скупыми словами, и Сиверт понял, что новогородокский и волковыйскнй князья съели вместе не один пуд соли и, скорее всего, дружат по сей день. Это об­стоятельство надо было запомнить на будущее.

- Миндовг теперь в союзе с Ливонским орденом, - про­должал монах. - и магистр Андрей Стырланд прислал в подмогу Руте рыцарский отряд.

- Ливонцы в Руте? - побледнел Войшелк.

- Да. - примирительно улыбнулся доминиканец. - Когда я выезжал к тебе, граф Удо принимал хлеб-соль от жителей Руты.

Он вдруг прикусил язык, сообразив, что сказал не то, че­го ждали, и не так.

- Жернасы идут по нашей земле! - вскрикнул князь Глеб Волковыйскнй. Глаза его полыхали гневом. Он вскочил, подбежал к Сиверту с таким видом, словно собирался уда­рить его. Бояре и князь Войшелк тоже выглядели жестоко разочарованными.

"Чем я не угодил им? - в растерянности думал монах. - На этой земле, среди этих людей надо быть очень осмотри­тельным. Одно и то же слово тут могут истолковать по-разному. Мне лучше помолчать, чтобы не поплатиться го­ловой. сказав что-нибудь невпопад. Мерзкие двоеверцы! Приняли христианство, а где-то по закоулкам молятся сво­ему Перуну".

И тут же его опасения, похоже, начали сбываться.

- Чтоб тебе не уйти от руки палача! - кричал в его адрес полный негодования маленький рыжебородый боярин. Он вплотную подошел к монаху, с ненавистью смотрел на него снизу вверх.

Но большинство бояр было настроено миролюбиво. Не с руки было им ссориться с ливонцами, когда Новогородку угрожал более реальный враг и, возможно, в это самое вре­мя уже горели, обращались в руины их вотчины, попира­лись чужими копытами их земли.

- Каждый черт на свое колесо воду льет, - сказал боярин Белокур, чьи земли и усадьба омывались рекою Щарой. - Надо нам, князь Войшелк, поднимать дружину, скликать ополчение из горожан, слать гонцов к кунигасу Миндовгу и вместе с ним борониться от недругов.