Железные желуди

Да случилось так, что ввели в злость, в ярость моло­дого тихоню свои же люди, соседи. Их дети, дразнясь, обзывали его тупым купеческим выродком. Давно заме­чено, что дети-малолетки очень жестоки, им непремен­но нужно, чтобы рядом был кто-нибудь слабый, безза­щитный, кто позволял бы издеваться над собой. Кроме того, с какого-то момента ровесники начали отставать от Курилы в росте, что тоже не оставляло их равнодуш­ными. Весной они любили бросать в Курилу вороньи и воробьиные яйца. Но самый болезненный и жестокий удар ждал подраставшего богатыря, когда он пришел однажды на могилу матери. Горестно сел на траву в из­головье и вдруг увидел нечто такое, от чего потемнело в глазах: из холмика влажного желтого песка, под кото­рым в каменном гробу лежала мать, торчал розовый, омерзительный именно этой своей яркой розовостью свиной пятачок. Курила прямо задохнулся от неожи­данности, от не по-детски острой обиды. Упал на коле­ни, начал лихорадочно, ломая ногти, разгребать песок и... вытащил из-под него пудового, уже засмердевшего подсвинка. Закрыв лицо руками, побежал прочь с клад­бища. Очутившись на лугу, рухнул, зарылся лицом в густую спутанную траву, в которой тускло поблескива­ли затаившиеся мелкие, как горох, лягушата, и его вы­рвало. Потом еще и еще... Отлежавшись в траве, опо­лоснув лицо из лужи, - помнится, по берегам ее росла желтая с лопушистыми листьями калужница, - пошел на посад. Извечные недруги его уже ждали: стали кор­чить рожи, показывать языки. Он впервые в жизни за­пустил в них камнем. К счастью, промазал: иначе был бы в одном из соседских домов если не покойник, то уж во всяком случае калека, именно тогда и проснулась в Куриле его сверхъестественная сила. Все добро, остав­шееся от отца, он пожертвовал на церковь. Себе только купил доброго коня, седло под стать ему и железную кольчугу. Волковыйские кузнецы выковали ему спод­ручный, в полпуда весом, кий. С этим кием Курила Ва­лун объезжал на своем коне Новогородокскую землю, заглядывал в Менское княжество и даже в Полоцкое - искал случая принять участие в "поле". "Поле" - это поединок, бой один на один, в котором по решению су­да сходились люди, смертельно враждовавшие между собой. Поскольку врагов у каждого хватало, "поле" не было редкостью, особенно осенней порой. Убирали лю­ди дары земли, пили хмельной мед и, припомнив нане­сенные им соседями и несоседями обиды, шли к мест­ному князю или боярину, наделенному властью вершить суд и расправу. Старики, священнослужители и недоз­релые юнцы нанимали обычно охотников за хорошую плату сразиться вместо них. Курила Валун и был одним из таких наемников. Слава о его страшном ударе и большой отваге катилась над Росью, Щарой и Неманом, достигая Вислы и Днепра. Такого вот человека встретил и пригрел Далибор.

Курила Валун ехал на своем гнедом след в след за кня­зем. Темные, не прикрытые ни шлемом, ни какой ни есть шапкой волосы трепал ветер. Отполированный до зеркаль­ного блеска кий тяжело свисал вдоль левого бедра. За голе­нищем красного, изрядно уже разбитого сапога гордо тор­чала костяная ложка. Строго говоря, костяным у ложки бы­ло только черпало, ручка же металлическая, с отверстием, чтобы при нужде владелец мог повесить свою единствен­ную мирную ценность на крюк или на гвоздь.

Рядом с Курилой держался медник Бачила, которого так и распирало от гордости - это же он, а не кто иной, нашел и привел в княжескую дружину прославленного силача. В походе медник как бы опекал Курилу Валуна; едва объявят привал, резво скатывался с коня, бежал в ближний лес, во­лочил оттуда сушняк и раскладывал костер.

- Ты, Валунок, сиди. Я сам, - заискивающе говорил он, доставая из-за пазухи кресало и высекая искру.

Кресало у медника было отменное, с фигурной бронзо­вой ручкой в виде двух когтистых хищных птиц, клюющих человеческую голову.

- Сам делал, - хвастал всякому встречному-поперечному медник.

Так и ехала эта троица: впереди молчаливый, озабо­ченный князь, за ним Курила Валун и Бачила. Очень разнились, очень несхожи были они внешне, но каждый, удайся ему хоть на миг проникнуть в их мысли, удивил­ся бы: думали они об одном и том же - о женщине. Ка­ждый, разумеется, о своей. Бачила вспоминал жену, ос­тавшуюся с детьми в Новогородке. "Птенчики вы мои серенькие", - твердил про себя, как дома сказал бы вслух. Далибор с горечью думал о Ромуне. С тех пор, как женился он на волковыйской княжне, как родила она ему сына, все время силился он забыть светловоло­сую литвинку, ее дерзкие темно-зеленые глаза, гибкий, влекущий стан. Силился, но ничего не мог с собою по­делать. Словно приросла к душе. Далибор понимал, что грех ему, человеку семейному, даже в мыслях что-то питать к чистой, не познавшей мужской ласки девушке, но снова и снова в грезах приходила к нему Ромуне. Не зря люди говорят: "Каюсь, да все за то же хватаюсь".