Железный крест

Штайнер поднял ствол автомата, и двое, что шагали по дороге, затаили дыхание. На Штайнера было страшно смотреть. Штрански видел только его лицо, словно некий белый диск, и до него дошел смысл этой встречи. Он не сделал даже попытки потянуться за пистолетом, что висел, до неприличия крошечный, у него на ремне. Не подумал он и о своем спутнике, который стоял рядом с ним, открыв от страха и изумления рот. Штрански просто побежал. Его правая рука упала с бедра, и он побежал по дороге, пригнувшись так, что теперь была видна лишь его спина. Его ноги отбивали по гравию ритм чечетки. Штайнер проводил его взглядом, хотя сам даже не шелохнулся, лишь слегка повернул голову, чтобы не выпустить гауптмана из поля зрения. Наконец спутник Штрански стряхнул с себя оцепенение и, взбивая ногами дорожную пыль, тоже пустился вдогонку за командиром. Не успеют, подумал Штайнер, провожая глазами их удаляющиеся фигуры. Эти двое бежали, словно загнанные звери, от страха не зная усталости.

— Бесполезно, — пробормотал себе под нос Штайнер, плохо понимая сам, что, собственно, хочет этим сказать.

Неожиданно он ощутил страшную усталость и сел на землю. Идиоты, подумал он и покачал головой. У него было такое чувство, будто он только что упустил самую главную в жизни возможность. Но почему-то это не слишком его опечалило, и он задумался, с чего бы это.

Спустя какое-то время он зашагал по дороге, чтобы вернуться к себе в роту.

Штрански бежал без оглядки до тех пор, пока ноги его не начали спотыкаться, а его мозг то и дело пронзали колючие иглы. Жадно хватая ртом воздух, он оглянулся. Примерно в пятидесяти метрах позади бежал его ординарец, словно лошадь копытами, взбивая подметками пыль, причем с каждым шагом голова его моталась из стороны в сторону. Штайнера нигде поблизости не было видно. Лишь только на запад тянулось бесконечное, пустынное, пыльное шоссе, и на какое-то мгновение Штрански решил, что стал жертвой галлюцинации, однако тотчас отогнал от себя эту мысль. Хотя его нервы в последнее время были на пределе, он знал, что пока еще находится в здравом уме. Лицо Штайнера, автомат в его руках, неожиданная встреча на дороге так ярко стояли у него перед глазами, что притворяться, внушать себе, что это было наваждение, попросту глупо. Штрански поймал себя на том, что дрожит всем телом, а сердце готово вот-вот выпрыгнуть из груди. Он даже прижал к грудной клетке ладони, в надежде успокоить сердцебиение. Все еще окончательно не придя в себя от пережитого ужаса, он обернулся на ординарца. Тот с бега перешел на ходьбу и теперь шел, нехотя переставляя ноги. На лице несчастного застыла злость, а где-то на дне этих бесцветных глаз Штрански — или ему только показалось? — разглядел презрение, смешанное с изрядной долей удивления. И в это мгновение он со всей очевидностью осознал, каким дураком себя выставил. Интересно, что сейчас о нем думает ординарец?

Он поспешил отвернуться, лишь бы больше не встретиться с ним глазами, чтобы не чувствовать на себе этого презрительного взгляда, который, казалось, буравил его насквозь. Не сказав ни слова в свое оправдание, он зашагал дальше. И чем дальше он думал об этой встрече, чем больше размышлял, какую глупую роль сыграл в ней, тем глубже погружался в уныние. На какой-то миг в нем вспыхнула злость, но тут же погасла, стоило ему со всей ясностью осознать, что содеянного уже не вернешь. Он бежал от Штайнера, поджав хвост, словно пес. У него не было ровным счетом никаких доказательств, что Штайнер собирался его убить. Штрански шел по дороге, ощущая, как его самомнение разваливается на куски с каждым новым шагом, как оно облетает с него, словно кора с мертвого дерева.

Остаток пути он прошел, не замечая ничего вокруг себя. Лишь когда дорога нырнула в ущелье, гауптман вспомнил, какой нелицеприятный разговор ему предстоит. Но даже эта мысль не всколыхнула в нем никаких чувств. На протяжении всего утра она не давала ему покоя, и вот теперь, когда до столкновения с полковником оставались считаные минуты, им почему-то овладела апатия. Штрански дошел до предела. Он начисто лишился каких-либо чувств.

Дойдя наконец до командного пункта, Штрански велел ординарцу подождать его снаружи, а сам зашел в дом. Несколько секунд он стоял перед дверью, из-за которой доносился зычный голос командира полка. Он постучал. Разговор тотчас прекратился, и кто-то громко сказал:

— Войдите!

Штрански вошел в кабинет. Прямо напротив себя он увидел Кизеля. Тот так резко встал со стула, что Штрански даже слегка отпрянул. Что касается Брандта, то он даже не шелохнулся. Он лишь поднял взгляд, и в его глазах гауптман увидел странную смесь удивления и разочарования, что немало его озадачило.

— Вы! — воскликнул полковник все с тем же странным выражением лица.