Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо

Отступая под натиском великана, Шамиль бесшумно лавировал, ловил удобный момент, чтобы напасть на противника, а тот сослепу рвался туда и сюда, махал топором, рассекая со свистом воздух. Он смёл и разворотил все, что попалось ему на пути.

- Ну где же ты, храбрец? Ненавистник урусов, любимец мюридов, которые, как безмозглые псы, кидаются на свою смерть? - неистово ревел гигант. - Где ты, удачливый хитрец, о котором трубят повсюду в горах? Где ты прячешься, трус? Иди, свяжи мне руки, померься силой со своей судьбой! Или ты, зрячий, боишься слепого? Или твой Аллах забыл о тебе?!

- Я здесь! - громко крикнул имам и тотчас отскочил в сторону. Тяжелый топор со страшной силой глубоко врубился в стену, опрокидывая развешанные тазы и котлы из меди, кувшины и миски, как раз в том месте, где секундой раньше находился Шамиль. Улучив минуту, имам прыгнул барсом на своего врага. Но тот был много сильнее, лютее, выносливее; закрутил его на своей спине, будто буйвол. Начал кидать и швырять, успел несколько раз поранить кинжалом. Но ловкость и быстрота Шамиля всякий раз выручали, ему удавалось избежать рокового удара. Поединок на кинжалах длился более двух часов. И все же ослепленный башибузук загнал Шамиля в угол, схватил за пояс, вскинул над головой и хотел размозжить о каменный пол…

Но поднятый в воздух Шамиль изловчился и в последний момент успел вогнать кинжал в горло злодея. Тот дико захрипел, истекая кровью, пошатнулся и рухнул. Кинжал и топор выпали из его страшных рук. Утром нашли их обоих в растекшейся луже крови. У Шамиля, говорят, оказалось девять ран после той схватки! - закончил свой рассказ дервиш. - Имаму еще целый месяц пришлось лечиться вместе со своими джигитами в том ауле, пока он вновь не стал сильным, как тур, храбрым, как лев, и горячим душой, как огонь.

- Ты сам-то веришь в эту историю? - глядя в застывшие бельма дервиша, отрывисто спросил Шамиль.

- Ка-ак не верить, брат? - искренне удивился странник. - Если об этом говорят горы!..

Имам не стал ни в чем разубеждать нищего, хотя, как мудрый и образованный человек, сразу уловил нить народной аллегории в сем рассказе. «Моя борьба… борьба всего Кавказа с могущественным Белым Царем и его войсками, - подумал он, - и вправду во многом напоминает эту схватку… Противник в незнакомых ему горах действует, как тот слепой великан. Мои же горцы ловко увертываются от смертоносных ударов и вгрызаются, как волки, то в спину, то в ребра, то в холку неповоротливому врагу… Еще бы суметь нанести тот сокрушительный, последний удар… Но сколько уж было их!.. Рука устала поднимать окровавленный кинжал, а царских войск становится все больше и больше, как листьев в лесах Ичкерии, как песку в кумыкских степях…»

…Усмехнулся имам и тому, что дервиш назвал даже количество ран на его теле… В бою с русскими еще молодой Шамиль и его учитель Кази-Магомед⁶⁷ были заперты в Гимринском ущелье, в боевой башне.⁶⁸

…Только ошибся «немного» в подсчете ран бродящий пустынник… Не девять, а девятнадцать ран получил тогда Шамиль из Гимры, но все же сумел уйти от смерти и бежал в горы.

Благодаря слепого дервиша за рассказ, имам с горечью подумал и о том, что в его земной власти есть право лишить человека зрения, но не наоборот…

Уже ставя ногу на стремя, он оглянулся, услышав истошно-всторженный вопль слепца:

- Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! Нет никакого божества, кроме Аллаха… как нет в наших горах и другого имама, кроме Шамиля!.. Скажи, о щедрый человек, несчастному калеке… Правду ли шепнул мой поводырь о тебе? Ты - Шамиль из Гимры?!

- Встреча наша да будет к счастью, - ответил имам. - Да продлится твоя жизнь, смиренный… а дорога будет прямой.

- Хвала Аллаху, Господу миров, что свел меня, ничтожного, с тобою, о Великий! Айдар много прошел… Где только не был… Знай, господин, что кланяются тебе люди из верхних и нижних аулов, и Кабарды, и Карачая… Чегемское ущелье и Баксанское! Знай, великочтимый Шамиль, для тебя народ все отдаст: и реки, и пастбища, и скот, и лошадей, и жизни! Ничего не жаль для тебя - Защитник. Честь и хвала тебе! Честь и хвала!

…Грохот движения туменов⁶⁹ Шамиля растоптал голос потрясенного дервиша, но не заглушил смысла сказанного. «Мы как гвозди вколочены в родные скалы… И никто не имеет права вытаскивать нас из наших гнезд». «Бейся, Шамиль, с неверными! Сбереги наши горы и очаги… И пусть звон гнева твоих сабель усладит могильный сон павших героев!»

Решительность этих призывов радовала и окрыляла измученного бесконечной войной имама, но сердце умиротворить не могла. Оно болело о своем народе, как может болеть только сердце горца-отца о своих детях. Ввергнутый в кровавую пучину войны, разделив с людьми горе утрат, Шамиль уже давно не выделял ни свой тухум, ни свое племя, ни свой язык из общего многоголосья Кавказа⁷⁰: даргинцы, андийцы, лакцы, лезгины, ногайцы, табасаранцы, аварцы, кумыки, чечены и ингуши, черкесы и кабардинцы - отныне все были его детьми: руби любой палец на руке, любой будет больно и жалко!