Желтая жена

– Обычно требовалось около четырех месяцев, чтобы сколотить приличную партию человек в триста, – пояснял он. – Затем мы двигались дальше на юг. Я преуспел в торговле и заработал хорошую деловую репутацию. Но через несколько лет путешествия утомили меня. Однажды я приметил в городе этот участок земли, выставленный на продажу вместе с расположенными на нем зданиями, и понял: настала пора осесть и расширить дело.

Он купил участок за шесть тысяч долларов и вскоре стал известен как владелец тюрьмы для рабов. Пока Лапье говорил, я молча кивала, стараясь сохранять приятное выражение лица, и рассматривала его крупные мускулистые руки. Чем больше Тюремщик пил, тем яростнее он ими размахивал, как будто отстаивал перед невидимым собеседником свою точку зрения.

Ни разу за время наших вечерних посиделок он не задал вопроса по поводу моего растущего живота. Я полагала, хозяин проводит со мной время, чтобы скрасить собственное одиночество, и недоумевала, почему у него нет жены. Несмотря на регулярные встречи, мой страх перед Тюремщиком не ослабевал, и я по-прежнему оставалась настороже. Однако через несколько недель поймала себя на том, что жду очередного свидания, просто как возможности живого человеческого общения. Рубин беседовал со мной с открытой душой, как сказала бы мисс Салли, и это делало пребывание в тюрьме более-менее сносным. Дожидаясь, пока мастер Джейкоб приедет за мной, я вполне могла потерпеть общество Лапье, приносящее хоть какое-то утешение. К тому же перемена обстановки помогала развеять тоску однообразного существования.

– Ты постоянно смотришь на фортепьяно, – заметил однажды хозяин. – Умеешь играть?

Я сцепила лежащие на коленях руки.

– Да, сэр.

– Иди поиграй, – он мотнул головой в сторону инструмента. – Мне будет приятно.

Меня охватило ужасное волнение, пока я шла к фортепьяно, даже в кончиках пальцев появилось легкое покалывание. Усевшись на пуфик, я прогнула спину, чтобы выступающий живот не мешал. Ребенок начал брыкаться, но я надеялась, что музыка успокоит его.

Первая мелодия, которая пришла на ум, была та же, что я играла мастеру Джейкобу незадолго до его отъезда, – «Прекрасный мечтатель». Поначалу я чувствовала себя несколько скованно, но уже к третьему такту перестала думать о руках: пальцы сами летали по клавишам, а я просто позволила музыке течь сквозь меня, растворилась в звуках, и они уносили прочь отсюда: гостиная, тюрьма, Ричмонд остались далеко позади. Я парила над этим унылым местом, танцевала, кружилась, звала Эссекса, вспоминала маму, плантацию Белл. Казалось, все преграды рухнули и я обрела свободу.

Когда я закончила играть, Тюремщик поднялся с кресла, подошел и предложил мне руку. Я оперлась на нее и встала. Тут-то он и застал меня врасплох – наклонился и быстро поцеловал в шею. Я замерла.

– Я сделал верный выбор, – торжественно объявил Лапье. Он взял розу из вазы на столике и протянул мне.

Я смотрела в сторону, принимая цветок.

– Можно мне вернуться к себе?

– О, прости! – воскликнул хозяин. – Я не хотел напугать тебя. Ты действительно особенная, Фиби Долорес Браун.

Я по-прежнему стояла неподвижно: он преграждал мне дорогу.

– Позволите уйти, сэр? Я неважно себя чувствую.

Он наклонился и поцеловал меня в щеку. На этот раз поцелуй был более жарким и долгим. Меня передернуло от отвращения. До сих пор ни один мужчина, кроме Эссекса, не прикасался ко мне. Я стиснула стебель розы.

– Пожалуйста, сэр, – пролепетала я, чувствуя, как вдоль позвоночника бегут струйки пота.

– Да, можешь идти.

Я поспешила в спальню, плотно затворила за собой дверь и без сил привалилась к ней спиной. Раскрыв кулак, в котором была зажата роза, я увидела сочащуюся кровью рану – шип глубоко вонзился в ладонь. Плеснув воды в умывальный таз, я намочила полотенце и принялась с ожесточением тереть шею и щеку в том месте, где их касались губы Тюремщика. Я терла и терла до тех пор, пока на коже не выступили красные пятна.

Глава 14 Рождество 1850 года

Для нас, живущих на плантации Белл, Рождество всегда было временем, которого с нетерпением ждали. Правила смягчались: мастер Джейкоб позволял тем, кто работал в поле, отдыхать целую неделю – от Рождества до Нового года. Тетушка Хоуп поручала Парротту зарезать самую жирную свинью, а иногда, если лето выдавалось удачным, нескольких кур и ягненка, причем мясо распределяли поровну между слугами в большом доме и полевыми работниками. В выходные большинство обитателей плантации занимались починкой своих жилищ, рыбной ловлей или охотой. Если у кого-то неподалеку имелись родственники, мастер Джейкоб выписывал пропуск и позволял навестить членов семьи.