Желтая жена

Эссекс кричал как животное, с которого живьем сдирают шкуру. Но эти протяжные вопли становились все слабее и слабее, словно сознание несчастной жертвы угасало. В какой-то момент глаза у Эссекса закатились, тело обмякло.

И вновь двенадцать ударов и обжигающая ванна. Двенадцать ударов и перцовая припарка. Двенадцать ударов. Снова. Снова. И снова.

Я отвернулась, но, даже не глядя на помост, продолжала считать удары. Похоже, зрителям тоже было достаточно: женщины зажимали уши, многие, подхватив детей, отходили подальше. Одобрительные возгласы мужчин смолкли, они лишь хмыкали и покачивали головами. Наконец Тюремщик остановился. Если я не сбилась со счета, он обрушил на спину Эссекса девяносто шесть ударов, но в сочетании с перцовым обтиранием они превращались в несколько сотен.

– Уберите отсюда эту кучу дерьма. – Лапье швырнул кнут на доски помоста.

Два белых охранника отвязали Эссекса от столба, и он осел, как тряпичная кукла. Все вокруг было забрызгано кровью.

– Нужно будет обработать ему раны, – шепнула я Элси.

– Чуть позже масса пошлет нас к нему принести еды, – откликнулась кухарка.

Как только Эссекса сволокли вниз и унесли, а Томми отмыл кровавые пятна, на помост поднялась группа музыкантов. Они заиграли задорный мотив. В мгновения ока сцена преобразилась, превратившись из места, где вершилось страшное злодеяние, в площадку для веселого праздника. Служанки направились туда, где сидели их хозяева, открыли корзинки для пикника и достали припасенную снедь. Девушки из таверны сновали в толпе, угощая детей лакрицей, а мужчин – крепким элем. Я стояла в стороне, наблюдая за тем, как коллеги Лапье, владельцы тюрем для рабов, подходят к нему, похлопывают по плечу и благодарят за прекрасное шоу. Тюремщик улыбался до ушей, его белоснежная рубашка была усеяна каплями крови Эссекса. Пока тиран принимал поздравления, я могла незаметно выскользнуть из толпы и вернуться домой к детям.

Я нашла дочерей в гостиной. Эстер устроилась на диване с книгой на коленях, Изабель и Джоан расположились на ковре и собирали мозаику, а Бёрди спала, уютно свернувшись калачиком на небольшом тюфячке рядом с сестрами. Я сняла шляпку и рухнула в кресло.

– Мисс Фиби, вы хорошо себя чувствуете? – Джули принесла мне стакан воды.

– Ничего, сейчас пройдет. – Я залпом выпила воду и заставила себя сделать глубокий вдох.

– Почему там столько народу? – Изабель подбежала ко мне и подергала за рукав.

– Потому что папе пришлось высечь беглого ниггера, – подняв голову от книги, сообщила Эстер.

– Эстер! – ахнула я и зажала рот ладонью. – Не смей произносить это слово.

Старшая дочь выглядела озадаченной.

– Почему? Папа сам так сказал.

– Я больше не желаю слышать подобных разговоров. Еще раз повторишь это слово – будешь наказана.

– Но, мама…

– Довольно! – Я жестом заставила ее замолчать.

– Давайте я принесу вам что-нибудь поесть, – ласково коснулась Джули моего плеча.

– Нет, спасибо. Мне просто нужна небольшая передышка.

Наверху, из окна моей спальни, я видела тюремный двор, забитый веселящейся толпой. Люди болтали и смеялись. Я смотрела на них, чувствуя, как в душе поднимается волна ненависти. Но прежде чем злое чувство захлестнуло меня, я заметила поднятый над таверной красный флаг – сигнал означал, что аукцион вот-вот начнется. Я вымыла руки, сполоснула лицо, слегка тронула румянами щеки и поспешила вниз: пора было приниматься за работу.

Когда я пришла в мастерскую, Дженис, моя помощница, уже одела нескольких девушек и выстроила в шеренгу дожидаться, когда их заберут на аукцион. Я так сильно переживала из-за Эссекса, представляя, как он лежит сейчас один в камере, весь в крови, что не могла запомнить имен стоявших передо мной невольниц. В настоящий момент меня заботило только одно: нужно поскорее добраться до возлюбленного и обработать его раны, пока они не загноились. Первая группа девушек ушла, следом привели новых, затем еще и еще. Мы с Дженис работали почти без перерывов. К тому моменту, когда я проводила последнюю группу рабынь в таверну, веселье на тюремном дворе подошло к концу: толпа разошлась, музыканты складывали инструменты, а прозрачное голубое небо затянули облака. После долгого рабочего дня спина у меня ныла, но я была полна решимости сегодня же повидаться с Эссексом.

Я заглянула в таверну. Тюремщик сидел в окружении мужчин. Они дружно пили и громко разговаривали. Стол был заставлен пустыми стаканами и тарелками с объедками. Я повернулась, собираясь уйти, но Лапье заметил меня и жестом приказал сесть за пианино. Начав с легких, шаловливых пьес, я постепенно перешла к более сложным произведениям, пытаясь раствориться в музыке, как часто делала, когда приходилось играть в таверне. Но сегодня забыться не удавалось: тревожные мысли об Эссексе возвращали к реальности. Наконец Тюремщик поднялся из-за стола и в сопровождении приятелей направился к выходу. Я видела, как они похлопывают его по спине и жмут руку, в очередной раз поздравляя с успешным выступлением.