Желтые обои, Женландия и другие истории

— В общих чертах — да, — согласился я. — Но это мы называем «явленной религией» и считаем ее постулаты окончательными. Но вот расскажи мне поподробнее о ваших маленьких храмах, — попросил я, — и матерях-храмовницах, к которым вы обращаетесь.

Тут она прочитала мне подробную лекцию по их религии, которую я попытаюсь изложить в сжатом виде.

Они развили свой основной догмат о любящей вышней силе и полагали, что ее отношение к ним является материнским, что сила эта желает им благополучия и особенно развития. Соответственно, их отношение к этой силе было дочерним, выражающимся в любящем поклонении и радостном достижении высоких целей. Затем, будучи практичными, они обратили свои острые и пытливые умы на выработку ожидаемого от них поведения. Они придумали в высшей степени достойные восхищения этические нормы. Принцип любви повсеместно признавался и воплощался в жизнь.

Терпение, мягкость, вежливость — все, что мы называем «хорошим воспитанием», стало частью их кодекса поведения. Но в чем они далеко нас обогнали — так это в применении религиозных верований ко всем сферам жизни. Они не имели ни обрядов, ни набора определенных действий, называемых «богослужением», за исключением упомянутых мною величественных шествий, которые наряду с религиозными являлись еще и обучающими, неся на себе социальную нагрузку. Но они установили четко выраженную связь между всем, что делали, и Богом. Их чистота, здоровье, тщательно поддерживаемый порядок, изобилие, мирная и прекрасная страна, счастье их детей и, что превыше всего, постоянный прогресс — все это и было их религией.

Они обратились к мысли о Боге и выработали постулат, что такая внутренняя сила нуждается во внешнем выражении. Они жили так, словно Бог существует на самом деле и трудится бок о бок с ними.

Что касается стоящих повсюду небольших храмов — некоторые женщины больше остальных подходили для подобного служения и по уровню развития, и по темпераменту. Какой бы работой ни занимались, они посвящали несколько часов службе в храме, направляя свою любовь, мудрость и жизненный опыт на утешение всех, кто в том нуждался. Иногда это была печаль, очень редко — ссора, а чаще всего замешательство и растерянность: даже в Женландии души человеческие чем-то омрачались. Но по всей стране самые лучшие и самые мудрые были готовы прийти на помощь.

Если трудности оказывались необычно сильными, обратившуюся за помощью направляли к тем, кто обладал бо́льшим опытом в данных вопросах.

Это была религия, дававшая пытливому уму рациональную основу жизни, идею всеобъемлющей любящей вышней силы, неустанно трудящейся вместе с ними на благо добра. «Душе» она давала ощущение сопричастности с глубинной силой, чувство огромной целеустремленности, которой всегда не хватает нам. «Сердцу» она сообщала благодатное чувство, что тебя любят и понимают. Давала ясные, простые и разумные установки, как нужно жить и зачем. В плане обрядности эта сила, во-первых, выражалась в торжественных многолюдных шествиях, когда, объединив в себе все искусства, оживленные толпы четким шагом, с танцами, песнями и музыкой двигались в окружении дивных плодов своего труда по прекрасным рощам и холмам. Во-вторых, эта сила выражалась в небольших средоточиях мудрости, где менее умудренные обращались к более мудрым за помощью и получали ее.

— Это прекрасно! — с подъемом воскликнул я. — Это наиболее жизненная, благодатная и прогрессивная религия, о какой я когда-либо слышал. Вы действительно любите друг друга, несете чужое бремя и осознаете, что ребенок есть своего рода царство небесное. Вы бо́льшие христиане, чем все, кого мне довелось встречать. Но… А как же смерть? И жизнь вечная? Что ваша религия говорит о вечности?

— Ничего, — ответила Элладор. — А что такое вечность?

И вправду — что? Впервые в жизни я попытался по-настоящему над этим задуматься.

— Это… непрекращающееся движение.

— Непрекращающееся движение? — озадаченно переспросила она.

— Да, вечно продолжающаяся жизнь.

— Ой… конечно, мы это понимаем. Жизнь действительно продолжается вечно повсюду вокруг нас.

— Но вечная жизнь продолжается без смерти.

— В том же человеке?

— Да, один и тот же человек вечен и бессмертен.

Я с удовольствием подумал, что у меня нашлось что-то для учения из нашей веры, то, что их религия никогда не проповедовала.

— Здесь? — спросила Элладор. — Никогда не умирать… здесь?

Я почти видел, как ее практичный ум наваливает людей друг на дружку, и торопливо разуверил ее.

— Ой, нет, на самом деле не здесь… А там, в грядущем. Тут мы, конечно, должны умереть, но затем «вступаем в жизнь вечную». Душа живет вечно.

— А ты откуда знаешь? — поинтересовалась она.

— Не стану пытаться это тебе доказывать, — торопливо продолжил я. — Просто давай примем, что это так. И как тебе подобная идея?

Она снова улыбнулась мне своей восхитительной, нежной улыбкой с ямочками на щеках, озорной и вместе с тем материнской.

— Честно-честно?

— Иначе и быть не может, — ответил я и радостно, и грустно. Откровенность и правдивость этих женщин не переставали меня поражать.