Желтый

Тони Куртейн идет так быстро, насколько это вообще возможно, когда идешь, проваливаясь в песок. Ему уже жарко, только уши и нос по-прежнему мерзнут на студеном морском ветру. Но море не приближается, кажется, теперь оно даже дальше, чем было сначала. Другой бы плюнул: ладно, не хочешь, не надо, как скажешь; ты море, тебе решать, – и повернул бы обратно, к машине. Но Тони Куртейн человек азартный, поэтому еще прибавляет шагу, наконец переходит на бег, и ему, как ни удивительно, сразу становится так легко, словно под ногами не рыхлый сыпучий песок, а, предположим, утоптанная земля, или гравиевая дорожка, или вообще асфальт; чем быстрей он бежит, тем проще, словно весь мир в спину толкает, как в детстве, когда несешься вниз по склону холма, растопырив руки, как крылья, и уже не можешь остановиться, и от этого жутко и весело; вроде бы знаешь, что в конце концов упадешь, расшибешься, но прямо сейчас тебе почти все равно.

Но не упал, не расшибся, а даже как-то постепенно притормозил, снова перешел на шаг. Очень вовремя, потому что вода – вот она, совсем рядом, буквально в трех метрах, еще немного и влетел бы с разбегу… нет, не в море. Какое это, к чертям собачьим, море. Это река. Очень быстрая и такая узкая, что сперва показалось, можно ее перепрыгнуть. Хотя, конечно, нельзя.

Зато совсем рядом обнаружился мост через реку, и Тони Куртейн пошел к нему, как зачарованный, сам не понимая зачем. Растерянно думал: вот как значит оно бывает. Вот как переходят на Другую Сторону контрабандисты и полицейские. Хотя и сам понимал, что все переходят по-разному, у каждого собственный способ, свой путь. А у меня, – думал Тони Куртейн, – по идее, вообще никакого пути быть не может, я же смотритель Маяка, мне на Другую Сторону ходить не положено. Вроде бы считается, наяву мне туда, хоть лоб расшиби, не попасть. Но, – вдруг осенило его, – теперь-то можно попробовать. Сгину, так сгину. Мне теперь вообще все стало можно. Больше нет смысла себя беречь.

Перешел по мосту на другой берег, увидел там освещенную фонарями автостоянку, а за ней крошечный рынок, сейчас конечно закрытый, просто прилавки под навесами, дальше – совершенно пустая дорога, за дорогой – холм, на холме стоит какая-то крепость, за нею светится храм, похожий на торт, над храмом – небо, так плотно затянуто тучами, что не видно ни единой звезды, и ветер, боже, какой же здесь ветер, такой холодный, что сгущается кровь, трудно дышать и хочется плакать; впрочем, ясно, что плакать хочется не от ветра, а потому, что вдруг ощутил себя глупым ребенком, заблудившимся ночью в лесу, куда убежал, чтобы встретиться с другом, который позвал, обещая чудесные игры и приключения, а на самом деле просто приснился. Никогда не существовал. И ты это только что окончательно понял, стоя посреди темного леса; то есть на самом деле гораздо хуже, чем леса – на Другой Стороне, совершено один.

В этот момент Тони Куртейн и увидел голубую звезду, сиявшую то ли в небе, то ли просто на вершине холма, в стороне от крепости – маленькую, но такую яркую, что он невольно подумал: это что, наш Маяк? Вот так он, получается, выглядит, когда меня нет дома? Сам понимал, что полная ерунда, ни при каких обстоятельствах Маяк не может так выглядеть, но все равно пошел к этому свету – мимо рынка, мимо стоянки, через пустую дорогу; думал, придется карабкаться на холм по скользкому склону, но тут обнаружил белеющую в темноте лестницу, которая вела не просто наверх, а прямо в то место, где горела звезда.

Еще по дороге, пока поднимался, увидел, что голубая звезда это просто очень яркий фонарь, прикрепленный к стене невысокого дома, успел разочарованно выругаться: «Ну твою мать!..» – а больше ничего не успел, потому что из темноты навстречу вышел кто-то, сперва показалось, огромный, но все-таки просто высокий; матерь божья, да я сам и вышел, – подумал Тони Куртейн, разглядев в темноте улыбающееся лицо. О двойнике в тот момент почему-то даже не вспомнил, и совершенно напрасно, сэкономил бы кучу нервов и потом бы не чувствовал себя таким дураком.

– Ну елки, – сказал Тони. – Ну надо же. Сам говорил: «невозможно», и сам же первым в гости пришел!

Тони Куртейн наконец обрел дар речи и спросил:

– Неужели Маяк теперь так здесь выглядит? Я глазам не поверил. Не может такого быть.

Тони озадаченно огляделся – где Маяк? Почему Маяк? – наконец понял и рассмеялся:

– Это просто фонарь. Одна знакомая девчонка на дверь прилепила; по уму, надо было его сразу снять, чтобы не привлекал внимания случайных прохожих, да жалко стало. Подумал: смешная штука, пусть повисит, пока батарейки не сядут. И сам видишь, что получилось. Выходит, бывают специальные персональные Маяки для заблудившихся смотрителей Маяка.

– Не понимаю, как ты это делаешь, – говорит Тони Куртейн.

– Что именно? – переспрашивает его двойник.

– Да все это, – он обводит рукой стол, на котором стоит его тарелка с уже третьей порцией супа, рюмки с настойкой на каких-то, если он правильно понял, несбывшихся фруктах, и валяются крошки, больше ничего не осталось от пирога.