Жемчужина, сломавшая свою раковину

— И тебе больше не придется вычесывать эти противные колтуны, — с завистью добавила Рохила.

Каждое утро для моей сестры начиналось с настоящей пытки. За ночь ее густые волосы сбивались во множество мелких колтунов, которые мама-джан терпеливо расчесывала щеткой, несмотря на визг и крики извивающейся Рохилы.

— Девочки, с этого дня мы будем звать ее не Рахима, а Рахим, — мягко сказала мама-джан, но взгляд ее глаз был тяжелым, слишком тяжелым для тридцатилетней женщины.

— Рахим? — повторила Шахла. — Мы должны называть ее Рахимом?

— Да. С этого дня она — ваш брат. Забудьте, что у вас когда-то была сестра Рахима, и приветствуйте брата. Его имя — Рахим. Вы поняли, девочки? Очень важно, чтобы вы обращались к ней как к брату.

— На всякий случай, если мы вдруг забудем, как она выглядела, Парвин нарисовала нашу сестру Рахиму. — Рохила протянула маме-джан набросок, который Парвин сделала, пока меня стригли.

Портрет получился замечательный, я была очень похожа на себя, на прежнюю себя — с длинными волосами и немного испуганными глазами. Мама-джан бросила взгляд на рисунок и прошептала что-то вполголоса, так тихо, что мы не разобрали. Затем она сложила листок пополам и положила на стол.

— И всё? Это всё, что нужно? Теперь она мальчик? — с некоторым недоверием спросила Шахла.

— Да, это всё, — спокойно ответила мама-джан. — Именно так это и делается. Люди поймут, почему мы так поступаем. Вот увидите.

Мама-джан прекрасно понимала, что труднее всего будет убедить принять меня как мальчика и брата именно моих сестер. Остальные — наши тетки, дяди, знакомые, соседи, учителя в школе — совершенно спокойно отнесутся к тому факту, что отныне у моей мамы вместо дочери сын. Мы были не первой семьей, где появился бача-пош.[7] Это давняя традиция. Так что если мама и переживала, то совершенно по иному поводу — уже сейчас она с беспокойством думала о дне, когда ей снова придется переодеть меня в женскую одежду и назвать дочерью. Но это произойдет лишь тогда, когда я повзрослею и из девочки превращусь в девушку. В запасе у нас было еще несколько лет.

— О, вот это да! — сказала Парвин, возвращаясь во двор. Она уходила в дом за новым грифелем и пропустила мой первый выход в мужском наряде.

— Да, теперь она мальчик, — сказала Шахла.

— Нет, пока еще нет, — невозмутимым тоном заявила Парвин.

— Почему? — спросила Рохила.

— Потому что сначала она должна пройти под радугой.

— Под радугой? — вытаращила глаза Рохила.

— О чем это ты? — удивилась Шахла.

— Святые небеса, — с улыбкой воскликнула мама-джан, — не помню, чтобы я читала вам эту поэму! Откуда ты ее знаешь, Парвин?

Парвин пожала плечами. Впрочем, ничего удивительного: она не всегда помнила, завтракала ли сегодня, зато порой могла сообщить такие вещи, что мы только диву давались.

— О чем она толкует? — спросила я маму-джан. Мне не терпелось выяснить, говорит ли Парвин правду, или фантазии сестры в очередной раз взяли верх над реальностью.

— Она говорит об одной старой легенде. Не уверена, помню ли подробности, но там рассказывается о том, что произойдет, если пройти под радугой.

— И что произойдет? — спросила Рохила.

— Если верить легенде, девочки становятся мальчиками, а мальчики — девочками.

Слова мамы-джан потрясли меня до глубины души. Ни разу в жизни я не то что не ходила под радугой, я ее даже не видела. Неужели это правда? Но как такое возможно?

— Расскажи нам, мама-джан, — попросила Парвин. — Я знаю, ты помнишь… «Напоил нас ручей, мы резвились в степи…» — начала Парвин.

Мама-джан вздохнула и пошла в гостиную. Мы последовали за ней. Она опустилась на пол, и мы уселись перед ней широким полукругом. Мама-джан прислонилась спиной к стене и вскинула глаза к потолку, вспоминая слова древней поэмы. Мы затаили дыхание, ожидая начала рассказа.

Мама-джан заговорила нараспев:

Напоил нас ручей. Мы резвились в степи.
Очарованный цвет нас сияньем слепил.
Золотистый, лазурный, зеленый,
Прыткий, точно джейран. Ты пойди отлови…
Я, завистливый, зрил, как легко та дуга
Ширью шелковой шали легла в облака,
Лоскутами друг друга ласкают цвета,
И как грань между ними тонка.
Шли ничтожные слуги, поникши главой.
Лук Рустама над ними прогнулся дугой.
Пусть же мальчиком девочка станет…
И стрелою, а не тетивой.
Воздух высушен, нет уж на небе моста.
Не звенит тетива, от игры подустав,
Пелена на земле, и бельмо в небесах…
И в объятьях тумана увянут цвета.[8]

Глава 6 ШЕКИБА