Жемчужина, сломавшая свою раковину

— Что ты хочешь сказать? — спросила я, поднимаясь с земли и разминая ноги, затекшие от долгого сидения на корточках.

— А ты подумай, какой в этом случае была бы наша семья. Тогда нашей матерью была бы тетя Рогул, а Муньер и Собур — нашими родными братьями.

Парвин была любимицей отца, если допустить, что у него вообще имелись любимицы среди дочерей. Вероятно, дело было в характере Парвин — покладистом и одновременно таком независимом, — и, конечно, в таланте художника — недаром папа-джан бережно собирал и хранил ее рисунки. Наверное, поэтому Парвин всегда относилась к отцу гораздо снисходительнее, чем все мы.

— Прекратите эту глупую болтовню, — оборвала нас Шахла, — пока кто-нибудь не услышал.

Она отдала Рохиле снятое с веревки белье и подошла к малышке Ситаре, игравшей на одеяле, расстеленном на земле. Уверенным движением она поправила сбившуюся рубашонку сестры. Шахла находилась в переходном возрасте. Вскоре ей предстояло превратиться в девушку. Ее тело утратило угловатость, приобрело мягкие очертания и женственные формы. Впрочем, в том, что касалось форм, Парвин заметно обогнала старшую сестру: уже год, как мама-джан велела ей начать носить лифчик.

Однажды я тоже примерила лифчик. Просто из любопытства. Парвин забыла его возле умывальника. С ней и раньше такое случалось, и, хотя за подобного рода забывчивость ей крепко влетало от мамы-джан, сестра снова оставила лифчик болтаться на крючке. Я покрутила его так и эдак, соображая, как же он надевается. Затем неловко накинула лямки на плечи и, загнув руки назад, попыталась застегнуть на спине пластмассовую застежку. После долгой и безуспешной возни я бросила это дело и просто приложила лифчик к своей плоской груди. Распрямив плечи, я представила, что моя грудь заполняет обе чашечки, и поняла, что мне совсем не хочется иметь такое тело.

Вот и пускай мои сестры становятся взрослыми женщинами, я же буду носить мужские брюки, свободную мужскую рубашку и сидеть на земле, удобно скрестив ноги.

Однажды поздним вечером раздался торопливый стук в калитку. Мне пришлось пойти открывать. Папа-джан храпел на полу в гостиной. Иногда его храп становился таким громким, что мы слышали его даже у себя в комнате. Рохила обычно начинала хихикать, а Шахла делала вид, что затыкает ей рот ладонью. Парвин же только покачивала головой, явно не одобряя легкомысленное поведение сестер. Мама-джан бросила на обеих насмешниц предостерегающий взгляд. Шахла, округлив глаза, демонстрировала полнейшую невинность: дескать, я-то тут при чем, это все она!

У ворот стоял высокий худощавый мужчина. Я узнала в нем одного из отцовских друзей. У него всегда был угрюмый вид, а цветом лица он напоминал серовато-желтые глиняные стены нашего дома.

— Салам…

— Позови отца, — коротко бросил он.

Я кивнула и побежала в дом. Набравшись смелости и сделав глубокий вдох, я принялась трясти папу-джан за плечо. Мне пришлось окликнуть его несколько раз, все громче и громче, пока наконец он не открыл мутные с покрасневшими белками глаза.

— Что? Чего тебе надо? — пробормотал папа-джан.

— Извини, папа-джан. Там тебя спрашивают у ворот.

Его взгляд сфокусировался на мне. Отец окончательно проснулся. Он сел и почесал нос.

— Хорошо. Принеси мои сандалии.

Я прошмыгнула во двор вслед за отцом и устроилась в укромном уголке так, чтобы меня не было видно, но сама прекрасно слышала разговор папы-джан с ночным гостем.

— Абдул Халик собирает людей. Похоже, американцы помогут нам с оружием.

— Американцы? Откуда ты знаешь? — спросил папа-джан, прислоняясь спиной к калитке.

— Абдул Халик говорил с надежными людьми. К тому же американцы все еще ищут того человека.[14] Как бы там ни было, они собираются помочь нам.

— Когда мы уходим?

— На рассвете. Встречаемся у развилки на Восточной дороге.

Папа-джан отсутствовал два месяца. Но на этот раз его отсутствие означало совсем иное, чем раньше, во всяком случае, для меня: теперь я гордилась, что мой отец сражается бок о бок с таким гигантом, как Америка. Правда, дядя Джамал не был уверен, что дружба с американцами — такая уж хорошая штука. Он всегда с подозрением относился к Америке, однако я никак не могла взять в толк почему.

В один прекрасный день, придя из школы, я обнаружила у нас в гостиной тетю Шаиму. С тех пор как совершилось мое «превращение», мы виделись всего лишь пару раз, да и то это было до начала учебного года.

— А вот и ты. Наконец-то! Жду тут уже целую вечность, Рахим, — сказала тетя, особо подчеркивая новую, мужскую форму моего имени.

— Салам, тетя Шаима! — воскликнула я.

Я обрадовалась визиту тети, но одновременно разволновалась: что она скажет, оправдала ли я ее надежды? Ведь именно тетя Шаима предложила сделать из меня бача-пош.

— Иди сюда. Садись и расскажи все по порядку: как у тебя дела в школе, чем занимаешься, кто твои новые друзья. Жаль только, что твоей матери не удалось отправить в школу и твоих сестер. — Тетя Шаима бросила на маму-джан выразительный взгляд. — Хотя мы вроде сделали все, чтобы даже твой безумный отец остался доволен.