Жемчужины детства

Однажды я узнала, что совсем близко стоит целый гарнизон чешских солдат. Я стала умолять тетю Марджери свозить меня туда, наконец она сжалилась и попросила дядю Джона отвезти нас с Ольгой к солдатам. Вот как я описала эту поездку в своем дневнике:

Мы поехали в Северный Уэльс, миновав Ливерпульский тоннель. Никто в жизни бы не догадался, куда мы направляемся: в чешский военный лагерь! По пути нам встретились солдаты, и мы кричали друг другу сквозь открытое окно: «Наздар!»[7]

Поскольку мы были чехами, охранник открыл для нас ворота, но англичан в лагерь не пускали. Там стояло около шестисот палаток, где размещались несколько тысяч солдат. Долго мы оставаться не могли, так как обещали дяде Джону не задерживаться. Когда мы направились к выходу, нам вслед сто раз крикнули «Наздар!»

Я чуть не расплакалась. Не знаю, от радости ли или от грусти, но внутри потеплело. Стоит мне познакомиться с солдатом – с любым солдатом, – мне сразу хочется сказать, что я ему очень благодарна, ведь он сражается и за мою свободу. Но на деле при встрече с чешскими солдатами я испытываю столько эмоций, что не могу выговорить ни слова.

Через несколько недель мы с Ольгой попытались убедить тетушку Марджери снова отпустить нас в лагерь, но в этот раз та уперлась и не разрешила. Она знала, что наши побуждения невинны и мы хотим поехать туда из чистого патриотизма, но дядя Джон сказал, что, когда мы уходили, солдаты не только кричали «Наздар!» нам вслед, но и присвистывали. Поэтому тетушка рассудила (возможно, и правильно), что двум двенадцатилетним девочкам с вполне оформившимися фигурами нечего делать в военном лагере.

* * *

Я не забыла родителей, они были со мной постоянно. Я смирилась, что писем больше не будет. Просто знала, что должна терпеть и дожидаться окончания войны. Но верила, что однажды все кончится хорошо и наша семья воссоединится.

Я по-прежнему мысленно говорила с родителями каждый вечер перед сном и рассказывала не только обо всем хорошем, что случилось за день, но и о своих проказах, и обещала вести себя лучше. Это была своего рода исповедь.

После очередной такой исповеди я написала в дневнике:

Знаю, что должна постараться стать лучше. У меня так много недостатков, от которых следует избавиться. Ева правильно сделала, что отчитала меня. Но как же сложно быть хорошей! Возможно, когда мы с Евой в следующий раз увидимся, я сумею избавиться от некоторых своих изъянов. Я исправлюсь! Обещаю, Господь, я буду стараться. Я пообещала маме, папе и Еве, а теперь обещаю и себе. Слышишь, Вера? Ты должна исправиться!

Дни рождения и прочие памятные даты всегда вызывали во мне сентиментальные чувства. Однажды в воскресенье я написала: