Жемчужины детства

Все это казалось насмешкой судьбы и страшной несправедливостью, но мы нуждались в крыше над головой и вынуждены были пойти на эту уступку. И вот однажды пасмурным ветреным днем мы переехали в холодную тесную комнатушку, которая никогда не прогревалась, сколько бы ни светило солнце, так как окна выходили на север в темный двор. Я оглядела обшарпанную комнату, заставленную старой мебелью мясника. Себе этот наглец захапал всю лучшую дедушкину мебель, даже его любимое кресло.

– Не расстраивайся, – взмолилась я, глядя в расстроенное тетино лицо и стараясь говорить бодрым неунывающим голосом. – Мы наведем здесь уют, вот увидишь. – Но внутри меня все кипело от негодования. Разве можно так бездушно относиться к людям, пережившим столько тягот? Ведь мы один народ!

Оставалось еще одно испытание: мне нужно было найти в себе мужество и силы вернуться в Челаковице, мой родной городок, где прошло мое счастливое детство. Шли недели, а я все откладывала эту поездку. Даже в Праге, где мы никогда не жили, жизнь без родителей казалась невыносимо пустой. Что же будет, когда я окажусь там, где каждая улица, каждое лицо станут напоминать мне об утраченном счастье?

Но я все равно мечтала съездить в Челаковице, увидеться с Мартой и друзьями нашей семьи, перенестись назад во времени и испытать горько-сладкую боль воспоминаний. Имелись и другие, практические соображения: перед депортацией мама отдала наши накопления, ценные и личные вещи на хранение нескольким друзьям. Перед смертью она описала тете, что кому отдала, и тетя считала, что я должна вернуться и забрать то, что по праву принадлежало нам с Евой.

– Прошу, отпусти меня одну, – сказала я, так как не хотела, чтобы она видела мои слезы, а их было не избежать, и ощущала на себе тяжесть моих переживаний. К тому же это было мое испытание, которое я должна была пройти сама, без чьей-либо помощи. Так однажды в субботу я села на поезд, на те же неудобные сиденья, где я в детстве ерзала каждое воскресенье по пути к бабушке и дедушке и обратно. Поезд тарахтел по знакомому маршруту, а я вспоминала себя в детстве и ощущала гораздо старше своих семнадцати лет. Счастливые годы, проведенные в Британии, казались такими далекими, будто все это случилось с другой девочкой в другом мире. Возвращение в родную Чехословакию далось мне намного сложнее, чем приезд в чужую Англию. Там меня приняли как свою, здесь же я чувствовала себя почти изгоем. И все же это была моя страна, и мое место было здесь…

На вокзале ничего не изменилось, даже начальник станции остался тот же. Я проскользнула мимо него и зашагала по неровной булыжной мостовой главной улицы мимо кинотеатра, который был и спортзалом, и залом для танцев, куда я так часто ходила, мимо магазинов, где покупала все нужное для мамы, мимо окон однокомнатной квартиры Марты. Меня никто не узнавал. Не замечая ничего и никого вокруг, я не подняла головы, даже проходя мимо широкой арочной двери нашего дома.

Я перешла дорогу и очутилась на городской площади, где холодным утром никого не было. Села на деревянную скамейку и уставилась на неухоженные клумбы, заросшие сорняками. Несколько поздних осенних цветов храбро пробивались из зарослей, сражаясь за выживание. Позади меня высились элегантная старая ратуша и здание моей старой школы, укрытые зелеными ветвями гигантских каштанов.

Я заставила себя медленно поднять глаза и посмотреть на дом напротив. Каким обшарпанным и печальным он казался, каким неухоженным: грязные окна, облезлая краска, зияющие дыры в стенах, где был балкон. Всего шесть лет назад этот дом был таким белым, а на каждом окне висели ящики с цветами. Мой дом, мой дом, в котором было столько счастья и любви!

Как в трансе я подошла ко входу, поднялась по знакомой лестнице и позвонила в звонок над своей собственной входной дверью. Открыла незнакомая женщина.

– Я Вера Диамант, – шепотом произнесла я. – Раньше я здесь жила.

Женщина кивнула и впустила меня.

Слева от входа находилась веранда – солнечная комната, где я играла, а папа всегда спал в субботу после обеда. Теперь на голом полу валялись велосипедные запчасти. Мужчина и мальчик вопросительно взглянули на меня. Я прошла мимо и открыла дверь в туалет. Там на стене отчетливо виднелись слова, написанные моим детским почерком: «Прощай, моя уборная». Я вспомнила, как папа писал, что не будет перекрашивать здесь стены до моего возвращения. «Я здесь, – кричало мое сердце, – а где же ты, дорогой папочка?»

Я повернулась и бросилась бежать. Я бежала по улицам и наконец очутилась на берегу Эльбы. Там я зарылась лицом в пожухлую траву и заплакала горькими слезами, которые не должны были увидеть ни тетя Берта, ни кто-либо еще.

Тот первый час в Челаковице должен был принадлежать лишь мне и родителям. Никто не должен был вмешиваться. Мое сердце стало храмом их памяти, полным любви. Наконец я взяла себя в руки, хотя по-прежнему чувствовала себя опустошенной и несчастной, и пошла к городу, надеясь, что теперь готова к встрече со старыми знакомыми.