Жемчужница (СИ)

Тики сердито сжал губы и мотнул головой, резко прижимая ее к себе и лихорадочно сцеловывая слезы с ее щек. Теплота его души окутывала Алану, согревала, почти окрыляла, но мысли о том, что будет дальше, они… они не давали ей успокоиться и проглотить слова Лави просто так.

Потому что она действительно причиняла боль всем своим любимым. И следующим на очереди будет, как видно, Тики. Тики — и малек-Изу, которого она полюбила так, как любила бы, наверное, собственных детей.

— Ты не причинишь мне боли, радость моя, — как-то внезапно лихорадочно сверкнув глазами выдал Микк, гладя ее большим пальцем по щеке и целуя в уголок губ. Слезы высыхали — и тут же снова катились по лицу, щекоча кожу, раздражая ее и стягивая.

Алану раздражали эти слезы. Раздражало то, что она не может даже и успокоиться самостоятельно, глупая немощная русалка, заставляющая волноваться не только любимого мужчину, но и самого важного мальчика в своей жизни, который гладил ее сейчас по руке и смотрел неотрывно — так, словно хотел сказать что-то, но все никак не осмеливался.

— Причиню, — девушка замотала головой — и потянулась к Тики сама, зарываясь пальцами в его волосы и скользя губами по его скуле. — Я же… отец ведь скорее всего заберет меня. Хотя… — ухмылка вышла кривоватой и невеселой. — Скорее всего, уговорить его оставить меня на суше будет просто. Если он не навещал меня столько времени — не удивлюсь, что только советники напоминают ему о существовании дочери.

Из груди вырвался лающий смех, и Алана вновь напоминала себе сумасшедшую. Ту, какой она была в бухте — безумную истеричку с обострениями раз в несколько лет.

Изу, зажмурившись, прижался к её боку, зарываясь лицом в живот, и его душа-свечка вспыхнула, словно стремясь обогреть Алану, словно желая спасти её.

Рыдания вырвались из горла вслед за смехом.

Она ненавидела себя за эту истерику, ненавидела свою слабость, ненавидела свои слёзы и свою силу, которая всегда оказывалась совершенно бесполезной в самый нужный момент.

Если бы она пробудила свои способности раньше всего лишь на несколько дней (или недель? она не помниланепомниланепомнила и помнить не хотела), все были бы живы.

Все. Были бы. Живы.

С губ сорвался задушенный крик.

О океан, Алана, успокойся же. Захлопни свою истерику, запри её глубоко внутри, спрячь ото всех.

Рыдания выплёскивались из неё подобно водопаду, а Тики, невероятно испуганный и уже переставший что-либо говорить, гладил её по волосам, по спине, по щекам, сцеловывая слёзы, пытаясь её успокоить, и даже Изу, маленький милый и любимый Изу, поглаживал её тонкими ладошками по рукам и обеспокоенно заглядывал в лицо.

— Ты замечательная, и я люблю тебя, — упрямо произнес Тики, словно не желая сдаваться — и не давая ей отвести взгляд. — И Изу тоже любит тебя, — заявил он. — Правда, малыш? — мальчик тут же поспешно закивал и, взволнованный, залопотал на своем языке, что она самая лучшая, и он любит ее сильно-сильно. — И близнецы тоже тебя обожают. И старику ты понравишься, — мужчина гладил ее по щекам, сползая ладонями на шею и плечи, и успокаивающе улыбался. — И мы все…

— Я не хочу покидать вас, Тики, — выдохнула Алана обессиленно, обмякая в его руках и чувствуя, как силы окончательно ее оставляют. — Вы такие… такие хорошие, и вы… почему вы вообще приняли меня, объясни?

— Это из-за твоего острого языка, из-за твоей настороженности к посторонним, из-за твоей чуткости к чувствам других и из-за того… из-за того, что ты наверняка станешь замечательной матерью, — легко отозвался Микк тут же, ласково гладя ее по волосам и весело подмигивая буквально заискрившемуся Изу, с улыбкой наблюдающему за ними. — Скажи, малыш, наша русалка — самая лучшая в океане?

— Ты очень похожа на мою маму, — вместо этого отозвался мальчик и нежно улыбнулся, на секунду какой-то удивительно взрослый и грустный, но тут же — совершенно одухотворенный одним только воспоминанием, как видно, о своей матери. — Она тоже часто пела мне… — он говорил осторожно и медленно — на имперском — словно боялся ошибиться. — Пела каждую ночь… а потом умерла.

Тики вдохнул, тут же напрягшись, и потянул ребенка к себе под бок, ласково целуя в волосы. Изу чмокнул его в щеку, мягко блеснув светлыми глазами предутреннем сумраке — как успокоить хотел, и снова обратился к вздрогнувшей от неожиданности Алане. С просьбой, которую уже озвучил когда-то на корабле — вроде бы так давно, но тоже на самом деле вовсе еще недавно.

С просьбой, отказать в которой девушка ему не могла.

— Не умирай, пожалуйста, — тихо попросил он ее — и потянулся вперед, чтобы тоже чмокнуть ее в щеку. — И не плачь, хорошо? Ты очень хорошая, так что не слушай этого лисенка, — тут мальчик смешно в своей сердитости надул губы и сморщил нос. — Он мне совсем не нравится.

Алана, не сдержавшись, хохотнула, выливая из себя очередную порцию безобразных рыданий, и, зажмурившись, замотала головой, пытаясь заставить себя успокоиться, перестать реветь, перестать беспокоить своей истерикой самых дорогих на свете людей.