Жемчужница (СИ)

— Но придётся, — веско протянул он, хитро растягивая тонкие губы в ухмылке и заставляя сердце Маны пуститься вскачь, и пожал плечами, вновь напуская на лицо маску того деланного равнодушия, отчего мужчине хотелось как можно скорее помириться с братом, чтобы тот перестал казаться таким далёким и недостижимым. — До Восточной столицы уж точно, — Неа невесело хмыкнул, недовольно скривившись, и вздохнул, явно вспомнив что-то неприятное. — Ты отдыхай тогда, а у меня ещё дела есть, — вдруг спокойно проговорил он, вставая со своего места, и направился на улицу, а Мана так и застыл с полураскрытым ртом, не осмелившись попросить его остаться.

Да и нужно ли это было?

У Неа же определённо точно были и свои проблемы, не мог же он постоянно сидеть с больным ущербным братом. Мана горестно вздохнул, проклиная себя, свою трусость и это драконово желание приковать близнеца к себе, и улёгся на подушки (Неа их со всего лагеря собирал, идиот, и это грело душу), устало прикрывая глаза.

Руку от неаккуратного движения охватило болью, отчего мужчина раздражённо зашипел, пытаясь устроиться поудобнее и при этом не считать себя немощным инвалидом, и через несколько минут принялся считать овец, уговаривая себя хоть немного поспать.

Потому как последние две ночи уснуть ему не удавалось.

Проблема, конечно, была пустяковой, совершенно глупой, но спать рядом с Неа просто не получалось: в голову лезли всякие странные мысли, лицо горело, в груди частило сердце, словно желая пробить рёбра и прижаться оголённой нежной плотью к брату, — а потому Мана отсыпался днём, когда близнец покидал его, и иногда (совсем редко, но оттого это было только прекраснее) ловил на грани сна и яви его ласковые касания.

Неа не было плевать, и он просто притворялся, что это так, как будто не желая доставлять младшему проблем и неудобств со своей любовью, а потому… потому лучшим выходом для него — для них обоих — действительно было отстранение. Потому что если Неа в один момент не выдержал и полез к нему целоваться (и пусть он был пьян — раньше ведь он нередко спал рядом в таком состоянии, и все было нормально!), за свое собственное терпение Мана ручаться не смел.

Неа, он ведь… он был таким потрясающим. Более усовершенствованная версия своего близнеца, смелый и решительный, он всегда был для недоделанного Маны примером подражания, пусть даже потягаться со старшим мог только Тики — такой же сильный и здоровый.

Холимый и лелеемый — солнце своей собственной семьи. Единственный из троих братьев, кому досталось, по мнению Маны, лучшее от родителей, пусть сами родители (как и Микк, даже сменивший фамилию из нежелания светиться как член императорской четы, где семьи наследников были наперечет) так, может, и не считали.

Однако же Лулубелл, хоть и стенала неумолчно о том, что Тики истребляет ее карпов, постоянно разводила новых — и не потому, что так любила наблюдать за резвящейся в пруду рыбешкой, а потому что эту самую рыбешку любил ее сын. Или Майтра — Майтра, вечно сетующий на то, что средний уродился совершенно безмозглым и не хочет учиться в академии, предпочитая болтаться по морям. Майтра, с гордым видом хмыкающий что-то не вполне потребное себе под нос, когда до него доходит молва о том, что Тики понесся в очередной уголок империи спасать очередного умирающего ребенка.

Отец всегда говорил Мане, что гордится своими детьми, но Мана всегда знал, что никогда не будет его гордостью в той же мере, что Неа. Или — что Тики, который Адаму даже сыном не приходился. И нет — в нем не было зависти к братьям, одно только восхищение, безграничное и благоговейное, пусть и достаточно молчаливое.

И если чему Мана завидовал — и то, без злости, а просто… просто… — так это здоровью этих двоих. Потому что Вайзли был таким же болезненным, как и он сам (вот только куда более осмотрительным и со всякими путешествиями предпочитал на рожон не лезть), а у Шерила в его-то тридцать четыре ужасно болела спина.

Так что Мане даже немного повезло: он мог свободно передвигаться, в отличие от того же Вайзли, который разъезжал по дворцу частенько на каком-нибудь то ли кресле, то ли балдахине (самый младшенький и вовсю пользующийся своим положением), так что жаловаться, в общем-то, было даже и не на что.

Но иногда эта белая зависть, эта горечь, это желание быть таким же сильным, таким же умелым и способным к чему-то большему, чем просто целительство и чтение, буквально пожирали его, заставляя думать об этом постоянно.

Интересно, а если бы это Мана был на месте Неа…

Мужчина замотал головой, прогоняя неправильные мысли. Они с братом были на своих местах, они были правильными, они дополняли друг друга — всегда дополняли, и это не изменится, даже если один из них вдруг решил отдалиться.

…они уже давным-давно друг от друга отдалились, ещё после смерти матери, но Мана не хотел даже думать об этом.