Жемчужный узел

Лизавета криво улыбнулась: похоже, до сих пор отец её едва слушал. Интересно, обратил бы он на неё внимание, расскажи Лизавета всю правду?

— Да, — в действительности она только кивнула.

— И он сказал, что я…

— Да. Тебе будет плохо, если не выполнишь обещание.

Повторно говорить о смерти она не хотела: это было всё равно, что кликать беду. Одного упоминания и так хватило, чтобы растормошить отца, — теперь нужно было помочь ему примириться с участью любимой дочери.

— Он не такой страшный, как может показаться, — Лизавета придвинулась ближе к нему и, помедлив, положила ладонь на могучую руку. — То есть, он лжец и злодей, но он… кажется, он не собирается причинять мне боль.

— Ещё бы попробовал! — кулак под её пальцами сжался, вызвав у Лизаветы улыбку: она привыкла видеть отца таким, а не потерянным и расстроенным.

— Да, ты прав: ещё бы попробовал. Так что ты можешь так сильно не волноваться: я буду в безопасности. Да и Добрыня за мной присмотрит. Правда, Добрыня?

— Присмотрим, — тот кивнул, встретившись с Лизаветой взглядом. — Но водяному можно доверять, своё слово он держит. Если пообещал, что с Лизаветкой ничего не случится — значит, не случится.

Отец поднял на Добрыню тяжёлый взгляд, тот ответил спокойным и терпеливым. С секунду они не произносили ни слова, но вместе с тем говорили — на языке, который Лизавете был неподвластен: на языке взрослых, родителей и мужчин.

— Если бы я только мог попасть в это их подводное царство… — пробормотал отец, и в голосе его отчётливо слышалась мука. — Если бы я только мог найти лазейку!..

Глаза Лизаветы широко распахнулись. Она дёрнулась, словно хотела что-то сказать, но усилием воли заставила себя откинуться обратно к спинке стула. Не стоило обнадёживать отца — хотя, пожалуй, её слова скорее его напугали бы.

Наконец, отец кивнул.

— Быть посему, — он посмотрел на Лизавету. — Но ты каждую неделю будешь писать мне письма. И если они задержатся хотя бы на три дня…

— Да, батюшка, — отец не закончил, но продолжение Лизавете и не требовалось. — Я буду писать каждую неделю. А может, и чаще.

— Хорошо, — отвечал он.

Лизавета горько усмехнулась, ведь все трое знали: ничего хорошего в происходящем как раз-таки не было.

08

— Ты как? — забавно, но первым этот вопрос догадался задать Добрыня.

Ближе к обеду им вместе удалось спровадить отца Лизаветы спать. Он упирался, говорил, что хочет как можно дольше оставаться рядом со своей дочерью, но то была пустая бравада: глаза его то и дело норовили закрыться. Лизавете пришлось трижды поклясться, что она никуда не денется до его пробуждения, чтобы он наконец прислушался к уговорам и отправился в дальние комнаты. Как сказал Добрыня, отец уснул, едва коснувшись головой подушки.

— Наверное, мне надо перед вами извиниться, — отложив ответ до лучших времён, подняла голову Лизавета.

— За что это? — Добрыня добродушно улыбнулся, словно и в самом деле забыл, но Лизавету было не провести.

Она лукаво посмотрела на него снизу вверх.

— Давайте посмотрим. Во-первых, за то, что нагрубила с утра, — она загнула указательный палец. — Во-вторых, за то, что назвала лжецом. Не прямо, но, думаю, вы прочли между строк. В-третьих, за то, что не поблагодарила, кажется, ни разу за эти четыре дня. Кстати, спасибо.

— Всегда пожалуйста, — в тон ей откликнулся Добрыня, опускаясь на стул напротив. — А теперь разберёмся с твоими извинениями. Во-первых, твою грубость можно простить, учитывая, что тебе пришлось пережить. Хотя я рад, что ты попросила за неё прощения, пускай и не сразу.

Лизавета поморщилась: он был прав, стоило прикусить язык раньше.

— Во-вторых, я ведь и правда утаивал от тебя кое-что. Может, с лжецом ты перегнула палку, но я — старый хитрый лис, и отрицать это было бы глупо.

— Не такой уж и старый, — Лизавета не удержалась.

Добрыня коротко рассмеялся:

— А ты, оказывается, остра на язык, если расслабишься!

Она улыбнулась в ответ, но улыбка получилась всё-таки грустной. Добрыня, сам того не зная, наступил на больную мозоль со своим «если расслабишься». Словно увидел, как Лизавете приходилось постоянно держать себя в узде, чтобы оставаться идеальной дочерью, лучшей подругой, образцом для подражания, каким называли её чужие родители.

Иногда ей казалось, что настоящая она заперта внутри фарфоровой куколки, лицо которой готово пойти уродливыми трещинами от всякой искреннего проявления чувств.

— Могу я попросить вас о ещё одной просьбе?

— Сначала скажи, о какой.

После того, что Лизавета узнала о силе обещаний, просьба Добрыни выглядела вполне разумной.

— Присмотрите за отцом, ладно? Мне надо кое-куда сходить.

Добрыня был слишком проницательным старым лисом, чтобы «кое-куда» его удовлетворило.

— На озеро собралась?

— А если и да? — Лизавета вскинула подбородок скорее в защитном, чем атакующем жесте.

— Ничего. Но мне будет спокойнее, если я буду знать, куда за тобой послать.

Его размеренный голос так и заставлял устыдиться своей порывистости. Но ведь Лизавету тоже можно было понять? Её сердце и разум сейчас ощущались как открытая рана, уже не кровоточащая, но не успевшая толком зажить.