Жених по объявлению

Расходились поздно и шумно. Стерженьков в рубахе Николая Гавриловича с драконом на спине пытался запеть: «Опять по пятницам пойдут покойнички…» — но на него зашикали, тогда он стал материться и кричать, что начальство — все воры, по которым давно плачет тюряга, что мастер цеха Болтоглазов зажилил и пропил в одиночку его рукавицы. Стерженькова деликатненько толкнули в спину за дверь. Лягнув два раза дверь, он не успокоился и продолжал кричать об известных ему махинациях на заводе, а внизу, когда закончились ступеньки, по которым он скатился не без помощи, прокричал, задрав голову:

— Следующего своего «жмурика» поволокете сами, если такие умные! Дурных нет за стакан горлодера надрываться и портить себе нервы! Еще и пихаются!

— Молодец, Шкварченко! — хлопнул меня по спине Яков Лазаревич, когда мы все вышли на улицу. — Мелочь какая-то — сырнички, а так всех взяло за душу, таким хорошим и нужным показался Николай Гаврилович.

— Да я… — хотел я скромно сказать, что ничего такого уж я не придумал, а только то, что было на самом деле. Но Яков Лазаревич перебил:

— Нет, Петя, ты не прав! У тебя талант этот от Бога. Береги его, не разбрасывайся на всяких там… — Помолчав немного, притянул меня за пиджак к себе и, глядя зрачками в зрачки, тихо, но настойчиво повелел: — Когда меня будут зарывать, скажи тоже что-нибудь такое… про какие-нибудь сырнички придумай, а еще лучше — про дранички, я их больше люблю.

Тут Яков Лазаревич как-то скуксился, всхлипнул жалобно, порылся в карманах и сунул мне в ладонь мятую трешку.

— Драничков, — махнул он рукой, не справляясь со слезами, — драничков отведай в нашей столовке… Петя.

Ленька. Рассказ

Лёнька спал и видел себя в коричневой кожаной куртке, широких турецких штанах и кроссовках фирмы «Рибок». Когда он в таком прикиде появится перед Жанкой, та, естественно, будет изумлена.

— Да ты настоящий мэн! — воскликнет она, взметнув тонкие брови, и уже ноль внимания на толкающихся у ее киоска парней.

— Как ты насчет вечера? — небрежно растягивая слова, спросит ее Лёнька.

— У тебя есть предложения? — улыбнется Жанка красивыми губами.

— Предлагается «Наутилус». Там недурная кормежка и парни от души дуют в трубы.

— Считай, что договорились, — посмотрит на него Жанка со значением, и взгляд ее серо-голубых глаз коснется самой глубины Лёнькиной души, вот уже месяц не знающей покоя.

— Выбирай, что нравится, — скажет он ей.

— Все-все-все можно? — переспросит чудачка.

Он снисходительно пожмет плечами.

— Конечно.

— Ты знаешь, а мне Игорек вовсе и не нравится, — скажет она уже на улице, — он любит одного себя, и неисправимый бабник.

— Но ты же с ним целовалась, — возразит Лёнька так, чтобы Жанка почувствовала в его словах и упрек, и безразличие.

— Это было один раз, и то как-то так…

— Забудем это, — скажет он, положив руку на ее острое прямое плечо.

— Но и ты небезгрешен, — прищурит Жанка пронзительные глазки. — Кто с Ольгой целовался на дне рождения Макса?

— Что-то не припоминаю такого, — ухмыльнется он, закуривая «Мальборо».

— Ах, вы этого не помните? А Ольга почему-то помнит. Рассказывала, как вы с Костиком пришли, уже хорошо поддатые, и всех там подняли на уши. Она, между прочим, ждет вашего звонка.

— Я телефон ее забыл, — опять ухмыльнется он, сплевывая под ноги.

— Все вы так, — упрекнет его Жанка и прижмется к руке, заглядывая ему в глаза.

Потом мысли Лёньки перескочили на то, как он появляется среди пацанвы. Щупают «кожу», читают, вглядываясь, наклейки, завидуют.

— Италия, — бросит он, — а не Турция. В турецкие сейчас деревня одевается.

Дает им закурить. Тянется к сигаретам и малолетка Андрей.

— У тебя что, родственнички в Америке объявились? — спросит обязательно кто-нибудь.

— Риск у нас что-то еще стоит, — скажет он. — Вот на таком расстоянии от виска просвистела пуля и шепнулась в стену. Но мы взяли нахала с его пушкой.

— И куда вы его? — округлит глаза Андрей.

— Откупился баксами, зарекся не показываться в нашем районе.

— Лёнька, поговори со своими, — попросит Андрей, натягивая короткие рукава на руки. — Я за половину согласен… работать.

— Не советую, — скажет он Андрею. — Ты один у матери. Если что — она не вынесет. Продолжай лучше разносить свою почту. Так будет спокойней.

…После обеда пришел дядя Саша и застал Лёньку на диване с книгой в руках.

— Во, за ум, гляжу, взялся, — заговорил он от порога, опуская тяжелую сумку на стул, — книги зачитал. Это хорошо. Я через них тоже человеком стал. Сосед наш, Васька Макаров, мне все говорил: «Гляжу я на тебя, Шурка, лезешь ты из шкуры вон, чтобы человеком стать, книжки там всякие читаешь, а я тебе так скажу: у печника сын будет печником. Министром он не будет, сколько бы ни читал». Ошибся сосед. Хоть министром я и не стал, — дядя Саша смахнул невидимые крошки со стула и сел, положив тяжелые мосластые руки на колени, — однако ж и мы не последние люди. Таких, как я, на заводе раз, два и обчелся. Слесарь высокого класса. Тридцать три года с Доски почета не снимают. С директором за ручку! Вот так-то племянничек! Так что книжки, брат, обязательно надо читать.