Женщина

Она так и не смогла привыкнуть к такой жизни. Днем гуляла по пустым улицам Роз, Нарциссов и Васильков. Часто писала семье и друзьям из Анси. Иногда доходила до торгового центра Леклерк по другую сторону автострады. Добираться туда приходилось по разбитым дорогам, проезжающие машины обрызгивали ее грязью. Она возвращалась домой замкнутой и напряженной. Ее тяготило, что она зависит от меня и моей машины и не может сделать сама даже простейшие вещи – купить пару чулок, сходить в церковь или к парикмахеру. Она стала раздражительной, жаловалась: «Не могу же я целыми днями читать!» Когда мы купили посудомоечную машину и тем самым лишили ее одной из обязанностей, она чувствовала себя чуть ли не униженной: «И что мне теперь делать?» Из соседей она общалась только с одним человеком – женщиной с Карибских островов, офисной служащей.

Прошло полгода, и она решила вернуться назад, в Ивто. Она переехала в одноэтажную квартиру-студию для пожилых людей, недалеко от центра. Счастье снова быть независимой, видеться с последней из сестер (все остальные умерли), с бывшими клиентами и замужними племянницами, которые приглашали ее на семейные праздники и крестины. Она брала книги в муниципальной библиотеке, в октябре ездила в паломничество в Лурд с другими прихожанами. Но при этом – неизменное однообразие жизни без работы, раздражение оттого, что вокруг одни старики (ее гневный отказ проводить досуг в компании «тех, кому за шестьдесят»), и наверняка – тайная досада: жители городка, где она прожила полвека, – единственные, чье мнение имело для нее значение, – никогда не увидят сами, какого успеха добились ее дочь и зять.

Та квартира-студия станет ее последним домом. Мрачноватая комната с кухней в углу, окна в садик, ниша в стене для кровати и тумбочки, ванная и домофон для связи с консьержкой. Казалось, само пространство сковывает любые действия, но и делать там, по сути, было нечего – только сидеть, смотреть телевизор и ждать ужина. Каждый раз, когда я ее навещала, она оглядывалась вокруг и говорила: «Грех жаловаться». А мне казалось, что она еще слишком молода для этого места.

Мы садились обедать друг напротив друга. Сначала наперебой говорили о здоровье, об учебе мальчиков, о новых магазинах, о каникулах, и вдруг – тишина. Она, как обычно, пыталась поддержать разговор: «Ах да, кстати…» Однажды я подумала о том, что, с тех пор как я родилась, эта студия – единственное место, где мама никогда не жила вместе со мной. Когда я собиралась уходить, она обычно просила помочь ей разобраться с какими-нибудь документами или принималась искать вырезки с советами по уборке и уходу за собой, которые заранее приберегала для меня.

Мне больше нравилось приглашать ее к нам, чем навещать самой. Казалось, куда проще на пару недель включить ее в нашу жизнь, чем на три часа погружаться в ее бесцельное существование. Она приезжала по первому приглашению. Мы переехали из того жилого комплекса в старый поселок рядом с новым городом. Ей там нравилось. Она выходила из вагона в красном костюме, с чемоданом, который не позволяла забрать. Едва бросив вещи, она кидалась полоть клумбы. Летом мы брали ее с собой в Ньевр на целый месяц. Там она бродила одна по заросшим тропам и возвращалась с килограммами ежевики и исцарапанными ногами. Она никогда не говорила «Я слишком стара, чтобы…» (ходить с мальчиками на рыбалку и на ярмарку, не спать допоздна и так далее).

Однажды в декабре 1979-го примерно в половине седьмого вечера на пешеходном переходе через Национальную автостраду 15 ее сбил «Ситроен СХ», который ехал на красный. (Из статьи в местной газете следовало, что водителю просто не повезло: «Недавний дождь плохо сказался на видимости», а «фары встречных машин слепили глаза, и это, наряду с другими факторами, привело к тому, что автомобилист не увидел семидесятилетнюю женщину».) Она получила перелом ноги и травму головы. Неделю не приходила в сознание. Хирург в больнице был уверен, что она выкарабкается благодаря крепкому телосложению. Она вырывалась, пыталась выдернуть капельницу и поднять загипсованную ногу. Кричала своей умершей двадцать лет назад светловолосой сестре, чтобы та была осторожна, потому что на нее несется машина. Я смотрела на ее обнаженные плечи, на тело и впервые видела его боль, беззащитность. Мне казалось, что я стою перед молодой женщиной, которая однажды ночью во время войны родила меня в муках. Я цепенела от мысли, что она может умереть.

Она восстановилась и стала ходить, как раньше. Была твердо намерена выиграть суд против водителя «ситроена» и проходила все медицинские обследования решительно, чуть ли не нагло. Все говорили, как ей повезло. А она гордилась, словно та машина была очередным испытанием, которое она, как и всегда, сумела преодолеть.