Женщина, которая жила у моря

У меня перехватило дыхание, приветливая улыбка превратилась в ухмылку, а лицо – в непроницаемую маску.

– Ты чем-то недовольна? – вызывающе спросил Пьетро. – Или тебе жаль расставаться с этим чертовым магазином?

Он подошел к буфету, налил рюмку коньяка и залпом выпил.

Меня сильно ранил этот намек на мою якобы недостойную работу, его тон и тот факт, что он решил все сам, даже не посоветовавшись со мной. И как раз тогда, когда для меня все складывалось как нельзя лучше. Пришлось постараться, чтобы сохранить хоть какую-то видимость спокойствия. Когда я услышала свой бесцветный голос, мне показалось, будто он принадлежит кому-то другому:

– Что случилось? Почему ты ни с того ни с сего принимаешь такое серьезное решение, даже не поговорив со мной?

– При чем тут ты? Речь о моей профессии, о моем достоинстве!

Я хорошо изучила Пьетро и знаю: если он так себя ведет, значит, его гордость сильно задета.

– Пьетро, может, ты все-таки расскажешь мне, что случилось?

Он опустился в кресло и зажег сигарету. Не глядя на меня, как будто заново переживая случившееся, он рассказал, что случайно столкнулся с коллегой, который всегда был ему неприятен, и тот унизил его. Вот его слова: «Малара, до меня дошли слухи, что ты занялся народными песенками. Идея сама по себе не плоха, но я все же не могу понять, почему ты вернулся в Италию, когда все бегут в Нью-Йорк сломя голову, потому что для музыкантов там наступили золотые времена. Разве ты не собирался дирижировать собственным оркестром?»

Я не нашла в этих словах ничего унизительного или оскорбительного, но промолчала. В надежде, что все еще можно исправить, я попыталась утешить Пьетро. И вдруг поняла правду, в которой до сих пор не признавалась даже самой себе: я не хочу никуда уезжать.

– Разве ты не понимаешь?! – закричал Пьетро вне себя, вскочив с кресла и все больше распаляясь. – Я торчу в этой чертовой студии и трачу драгоценное время на жалкие песенки, пока всякие недоучки, которые даже палочку держать не умеют, отправляются в Нью-Йорк и добиваются успеха!

– Я не думаю, что у тебя унизительная или недостойная работа, – ответила я. – Твое имя будет на всех пластинках. Кроме того, не ты ли говорил, что многие великие композиторы сочиняли народные песни? Так почему же ты не хочешь их исполнять?

– Я не могу себе этого позволить. Я не так знаменит, как они, – сказал он, снова наполняя рюмку. – Это не то, о чем я мечтал. В студии все по-другому, это какая-то подделка, а не музыка.

Он подошел ко мне, посмотрел в глаза и добавил:

– Тебе не понять, каково это – работать день и ночь, чтобы приблизиться к мечте, оказаться в шаге от нее и в итоге остаться у разбитого корыта.

– Ты хорошо зарабатываешь, Пьетро, откладываешь деньги. Со временем ты сможешь нанять музыкантов и создать свой оркестр…

Но он расхаживал взад и вперед, не слушая меня.

– Я начну с нуля. Возобновлю связи с Тосканини и остальными. В конце концов, я не последний, кто приедет в Америку.

– Но, Пьетро…

Я пыталась найти какой-нибудь аргумент, чтобы переубедить его.

– Мы уезжаем через две недели. Собирайся. Синьор Эспозито понял меня и одобрил мое решение. Я уже купил билеты на пароход.

Во мне все оборвалось. Я почувствовала, как падаю в бездонную пропасть.

– Ты купил билеты? Но как ты мог так поступить? А обо мне ты подумал? – чуть слышно проговорила я.

– О чем тут думать? Мы едем домой. Нью-Йорк – наш дом.

– Наш дом? Да ты понимаешь, что́ значит для меня вернуться в Нью-Йорк? Мой дом теперь здесь!

Пьетро с удивлением уставился на меня.

– Не понимаю, – только и сказал он.

Он не понимает? Он думает, будто я как по мановению волшебной палочки стерла из памяти все, что мне пришлось пережить в Нью-Йорке? Он не понимает, что вернуться в Нью-Йорк для меня означает снова погрузиться в океан боли, из которого я только сейчас выбираюсь с таким трудом? При одной мысли о Нью-Йорке я представляю весь этот ужас, смятение и неопределенность, которые пережила там. В тот самый момент я четко осознала: если я вернусь в Америку, то опять окажусь во власти своих кошмаров, и на этот раз навсегда.

Я старалась объяснить ему, но как передать словами то, что можно лишь почувствовать? Пьетро ничего не понял, даже когда я сказала ему, что ненавижу Нью-Йорк, ведь он отнял у меня годы, которые я могла провести с семьей.

– Ненавидишь Нью-Йорк? Но он спас тебя! Если бы ты не уехала, тебя бы…

Он осекся, сообразив, что зашел слишком далеко.

Я мрачно посмотрела на него.

– Нельзя было позволять тебе работать! Ты слишком привязалась к этому месту. Но ты ведь знала, что это ненадолго, что мы уедем!

– Ты сам своим поведением, своей решимостью научил меня следовать за мечтой. Именно ты вернул мне способность чего-то хотеть и к чему-то стремиться.

Мы сильно поссорились. Ослепленные гневом, наговорили друг другу гадостей. В какой-то момент Пьетро признался:

– Витале был прав, когда говорил, что не стоит на тебе жениться. Мне следовало оставить тебя в Нью-Йорке, как я и собирался.