Женщина, которая жила у моря

– В этом доме не хватает молодости, детского смеха. Я привыкла к шуму, еще когда работала в школе. Мне это было в радость, а вот некоторые учителя вечно кричали и терпеть не могли детей. А я нет. Я и сама чувствовала себя ребенком рядом с детьми.

Я решила воздержаться от дальнейших расспросов, заметив, что Зина слишком взволнована.

– Давай продолжим позже. Сейчас мне надо идти, у меня встреча, – солгала я.

Я позвонила Йессике, и она предложила встретиться в музее Каподимонте, где у нее была экскурсия с немецкими туристами.

Мы расположились в парке на солнышке и стали обсуждать историю Костанцы.

– Как думаешь, она любила мужа? Ведь в дневнике она ничего об этом не пишет. Дирижер – это так романтично! Я бы точно в такого влюбилась, – заявила Йессика и залилась своим громким смехом.

– Даже не знаю. Зина сказала, что, узнав о смерти мужа, Костанца не проронила ни слезинки. Она просто закрылась в своей комнате и не выходила несколько дней, не хотела никого видеть.

– Ну, в этом нет ничего странного. Ведь она столько пережила, что плакать из-за мужчины, который бросил ее с ребенком, было бы уже слишком! С какой стати?

– Но в письме Розе она утверждает, что они любили друг друга. Думаю, так оно и было. Но если она его любила, то почему не поехала к нему? Она была еще молодой и смелой женщиной. Так почему же не сделала этого?

– А ты бы бросила все, чего добилась с таким трудом, – любимую работу, место, где тебя ценят? Чего ради ей было возвращаться в Нью-Йорк? Кем бы она там была? – заметила Йессика взволнованно. – Ведь в Неаполе она не только нашла себя, но и создала новую Костанцу, чтобы выжить. – Йессика вздохнула и добавила задумчиво: – Уж я-то понимаю, что это значит…

– Ты права. Похоже, Зина или сама Костанца о многом умалчивали или намеренно искажали какие-то факты.

– Иногда мы скрываем правду от самих себя, что уж говорить о других. Кроме того, не забывай: как бы мы ни старались восстановить события и факты, миром правят чувства и эмоции, а они непостижимы. Понять чувства умом невозможно.

12

Проснувшись на следующее утро, я сразу подумала о бабушке Розе и о том, как мало я о ней знаю. Я была еще совсем ребенком, когда она умерла, и, как наивная девочка, всегда представляла ее седовласой старухой, будто она такой родилась.

Все, что я о ней знала, касалось ее жизни после замужества – дом, муж, ребенок, – ничего интересного для маленькой девочки. Я знала только, что до рождения моего отца Роза преподавала физкультуру в средней школе.

Как-то раз бабушка показала мне черно-белую фотографию, сделанную в 1937 году во время парада на Олимпийском стадионе в Риме.

«Посмотри, твоя бабушка тоже была там в тот день», – сказала она. Но я не могла узнать ее среди множества девушек, одетых в одинаковые темные юбки и светлые блузки, и потому, по глупости, решила, что это просто бабушкины фантазии, и ни о чем не спросила. К тому же сама бабушка тоже никогда ни о чем нас не спрашивала. Она не интересовалась нашими школьными успехами и друзьями. Бабушка жила в своем мире, уж не знаю, в силу возраста или характера. Я была слишком мала, чтобы задаваться подобными вопросами. Сейчас я понимаю, что Роза была требовательной прежде всего к самой себе.

Я ее побаивалась. Когда мы с братом приезжали в Геную навестить отца, у меня всегда было ощущение, что бабушка внимательно за нами наблюдает: она разглядывала нас с головы до пят, будто старалась отыскать признаки вредного влияния нашей матери. В конце концов она выносила вердикт: слишком толстые или слишком худые, слишком бледные, слишком низкорослые, и это «слишком» всегда было чем-то негативным. Она выдавала нам по 10 тысяч лир и удалялась на кухню пошушукаться с приходящей служанкой, которую называла «горничной».

Иногда я помогала бабушке лущить горох, и мне приходилось быть крайне осторожной, чтобы не уронить ни одной горошинки.

Лишь однажды бабушка была ласковой со мной, и потому я хорошо запомнила этот эпизод. В тот день, не помню, по какой причине, я раскапризничалась, заплакала и стала звать маму. Бабушка посадила меня на колени, погладила по голове и начала рассказывать сказку о фее Моргане, которая жила в замке у моря. Она пояснила, что эту сказку рассказывала ей мама. Насколько я помню, это был первый и последний раз, когда она упомянула при мне о своей матери. Я успокоилась и попросила рассказать еще одну сказку, но она поспешно поставила меня на пол и заявила, что других сказок не знает.

Бабушка была довольно резкой со всеми, в том числе и с отцом, и никто никогда не разубедит меня в том, что именно из-за нее он не поступил в консерваторию. Папа очень любил музыку, постоянно слушал разные пластинки и прекрасно играл на фортепиано на слух. Когда я спрашивала, почему он не учился музыке, он всегда уклонялся от ответа. Точно так же он избегал разговоров о своих бабушке и деде, утверждая, что никогда их не видел и, насколько ему известно со слов матери, они умерли в Америке.