Женщина, которая жила у моря

Как бы ему хотелось находить нужные слова с той же непринужденностью, с какой он подбирал ноты. Но светские беседы – не его стихия. Пьетро чувствовал себя комфортно, только когда речь шла о музыке. Кроме того, он боялся показаться смешным. И все же маэстро твердо решил сделать Костанце предложение. Ему было просто необходимо жениться снова, и не только ради себя, но и ради сына: он не хотел, чтобы Сантино рос без матери, как он сам.

Многие женщины строили ему глазки после концертов, но ни одна из них не заинтересовала его.

Возможно, стоило присмотреться к Джузеппине, и Пьетро даже серьезно подумывал об этом: она была бы идеальной матерью для Сантино – заботливая, веселая, энергичная, да и семья Витале уже освоилась в нью-йоркском обществе. Но Костанца очаровала его свежим девичьим личиком, невинным, открытым, немного растерянным взглядом и огромными, подернутыми печалью голубыми глазами. Она проникла в его сердце.

– Спасибо, что согласились прогуляться со мной. Вы даже не представляете, как я счастлив!

– Ну что вы, это такой пустяк! – рассмеялась Костанца.

Они поговорили о погоде, о Нью-Йорке, о том, как добры Витале, о работе Костанцы в ателье.

– Знаете, я так вами восхищаюсь… Вы так прекрасны, так милы…

– Что вы такое говорите, маэстро? Вы меня смущаете.

Костанца была удивлена и злилась на себя. Как глупо, что она приняла приглашение, наверное, как раз об этом и пыталась сказать ей Джо. Костанца поспешила сменить тему разговора.

– Вы ведь родом из Пальми, из Калабрии, верно? Почему же у вас такой сильный неаполитанский акцент?

– Да, я родился в Пальми, но прожил там лишь первые годы жизни. Видите ли, моя мать умерла в родах, а отец служил адвокатом в Кассационном суде и потому много времени проводил в Риме. Не зная, что делать с младенцем, он отдал меня своей матери. Она-то меня и вырастила, вместе с другим своим сыном, братом отца. Теперь он стал епископом.

– Какая грустная история!

– В детстве я этого не понимал. Но я не хочу утомлять вас рассказами о своей жизни.

– Нет-нет, что вы, продолжайте, мне очень интересно.

Пьетро не заставил себя упрашивать.

– Семья Малара была одной из самых знатных и почитаемых в Пальми. Мы жили в старинном особняке с видом на главную площадь. В детстве я ни в чем не нуждался, если говорить о материальных вещах. Конечно, мне было одиноко. Бабушка не отличалась сентиментальностью, знаете, как иногда бывает со стариками. Но у нее было немецкое фортепиано. Оно и сейчас там.

После небольшой паузы Пьетро добавил, многозначительно глядя на Костанцу:

– Надеюсь, когда-нибудь вы увидите мое родовое гнездо.

– А как же вы оказались в Неаполе? – поспешила спросить Костанца.

– Когда бабушка умерла, мой дядя, ставший моим опекуном, отправил меня в частную школу-интернат в Неаполе.

– А ваш отец? Вы никогда его не видели?

– Со временем мой отец словно забыл о моем существовании. Он почти постоянно жил и работал в Риме, а в свободное время разъезжал по Европе с какой-нибудь женщиной и проматывал деньги в казино. А потом куда-то исчез. Много лет спустя мы узнали, что он умер. Он был полным эгоистом, – закончил Пьетро, небрежно пожимая плечами, будто его это не касалось.

– Должно быть, вы сильно страдали.

Пьетро ощупал карманы в поисках сигарет.

– Вы не против, если я закурю? Да, это было тяжело. Но такова жизнь, – заметил он, слегка коснувшись рукой ее плеча.

Костанца напряглась, но Пьетро, погруженный в воспоминания, ничего не заметил.

– Грустно было уезжать из Пальми, хотя, в сущности, меня там ничего не держало. Просто я там вырос, привязался к определенным местам, игрушкам, друзьям. Разве вы не страдали, покидая Мессину? Но с возрастом понимаешь, что настоящая жизнь ждет тебя где-то в другом месте. И если ничего не делать, ничего не изменится. Неважно, где ты живешь, важно двигаться к своей цели. Мы страдаем, если не можем осуществить свои мечты, и место здесь ни при чем. Вы не находите?

Костанца не ответила. Она думала о том, есть ли у нее мечты, планы, цели, и ее охватывало знакомое чувство пустоты.

– Именно там, в Пальми, я понял, что хочу быть музыкантом. Это единственное, что меня интересовало. По воскресеньям дядя Мими водил меня слушать концерты местного оркестра. Мне было лет пять, но, что бы ни исполняли эти музыканты, мне казалось, будто музыка выражает чувства, которые я не умел описать словами.

Пьетро так увлекся своим рассказом, что все остальное будто перестало для него существовать.

– Помню, однажды, когда певец закончил арию, я так расчувствовался, что начал плакать, но когда меня спрашивали почему, я не мог объяснить. Когда оркестр, играя марш, проходил по городу, я замирал на месте, будто загипнотизированный, и не мог идти вслед за ним с другими детьми. Дядя обратил внимание на мою любовь к музыке и понял, что семинария, куда он собирался меня устроить, – не для меня. Тогда он договорился с дирижером оркестра, и тот стал давать мне уроки фортепиано. Он-то и посоветовал дяде отправить меня в Неаполь в консерваторию Сан-Пьетро-а-Майелла.