Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Любовное преображение «я» в стихотворении Гумилева осуществляется в том числе и в преодолении «стыда» в поэзии: заговорив на «языке» «лирика» о самом «лирике», он преображается в подлинного поэта. «Бесстыдный язык» поэзии — вот то название для соединения душ «я» и «лирика», которое нашел Гумилев.

Если в образе «лирика» видеть женщину, то финал «бесстыдного» соединения «лирика» и «я» в стихотворении Гумилева можно интерпретировать и в свете работы Вейнингера «Пол и характер». Процитируем здесь фрагмент, где отношения между мужчиной и женщиной рассматриваются автором в системе отношений «субъект — объект», создавая дополнительный материал для теории субъектно-образного неосинкретизма «я» и «другого» в русской лирике начала ХХ века. Вейнингер пишет:

Смысл мужчины и смысл женщины не могут быть изолированно исследованы друг от друга. Они могут быть познаны при совместном исследовании и определены только при взаимном сопоставлении. ‹…› Мужчина и женщина относятся друг к другу как субъект и объект. Женщина ищет своего завершения в качестве объекта. Она является вещью мужчины ‹…› Женщина не хочет, чтобы с нею обращались как с субъектом, она хочет всегда и во всех отношениях — ибо это и есть ее женобытие — оставаться только пассивной, чувствовать направленную на нее волю ‹…› женщина доходит до своего существования и ощущения его только тогда, когда мужчина ‹…› возводит ее до степени своего объекта и, таким путем, дарит ей существование[717].

Если вначале «лирик»-женщина ведет себя именно как «субъект» действия («вошел, не стучася», «захлопнул книгу», «туфлей топнул»), то в финале «лирик» получает статус грамматического «объекта» («говорю о пришедшем его языком»). С потерей эротического смысла этот субъект-женщина получает новое значение объекта языка, предмета поэтического перформанса. Разница между гендерной философией Вейнингера и агендерной поэтикой гумилевского текста очевидна: Вейнингер говорит о том, что женщина сама хочет стать объектом для мужчины, тогда как у Гумилева именно я-мужчина добивается этого. При этом нарушается и платоновский смысл «преображения» двух любящих «половинок»: у Платона они стремятся друг к другу ради создания нового единства, а у Гумилева я-мужчина «со злостью» покидает «лирика»-женщину. И только «став с тех пор сумасшедшим» и бездомным, освободившись от нее как от возлюбленной, «я» обретает власть над ней как поэт. Его самосознание преображает его в подлинного субъекта-творца, превратившего «лирика»-женщину в объект и заговорившего благодаря этому превращению ее «языком».

Итак, мы установили, что в стихотворении Гумилева «Любовь» явно различаются три варианта понимания образа «лирика». Во-первых, это мужчина-денди, образ которого формировался художественными предпочтениями Гумилева (О. Уайльд) и кругом его знакомых (М. Кузмин). Во-вторых, «лирик» — это женщина-поэт; в автобиографическом подтексте здесь угадывается Ахматова, а обширная мемуарная литература предоставляет возможность обогатить этот образ конкретными подробностями. И, наконец, в-третьих, «лирик» — это побежденный я-автором другой поэт, который своим «бесстыдным языком» послужил его финальному творческому преображению.

Этот персонаж с его агендерной семантикой входит в круг тех образов, которые ранее были представлены образами «товарища» («Тот другой») и «того, кто шел со мною рядом» («Вечное»). В стихотворении «Тот другой» (1911) антиномия «женщина — мужчина» снимается антиномией в составе кумулятивного ряда: «не жена, не любовница, а товарищ»: