Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Итак, наши наблюдения над гендерной природой трех стихотворений Гумилева из книги «Чужое небо» приводят к следующим выводам. В свете общего тезиса М. Л. Гаспарова об «антиномичности поэтики русского модернизма» и, с другой стороны, идеи С. Н. Бройтмана о нерасчленимой интерсубъектной природе образа в русской лирике на рубеже XIX и XX веков, отношения «я» и «другого» в рассмотренных текстах Гумилева предстают образцом неразличения фемининных и маскулинных характеристик поэтического персонажа. При этом в зону гендерной неопределенности попадает не только герой-«объект» («лирик» и «товарищ»), но и я-«автор», реагирующий на их двойственную природу. Так в образах гумилевской лирики оживает миф Платона об андрогинах с его идеей стремления к первоначальной целостности; с другой стороны, эта лирика получает современный теоретический инструментарий в философии пола Вейнингера. Изучение андрогинной природы образов спутника («того, кто шел рядом») и «товарища» только намечено в рамках нашей статьи, однако образ «лирика» в стихотворении «Любовь» уже сейчас является доказательством того, что Гумилев опровергает гендерную разницу на основе любовного сюжета ради обретения целостности поэтического языка во всей полноте его субъектно-объектных связей.

Е. В. Кузнецова Проекции фемининности в лирике Е. Кузьминой-Караваевой [723]

Я говорю лишь о судьбе своей,

Неведомой, ничтожной и незримой,
Но знаю я, — Бог отражался в ней…

Е. Кузьмина-Караваева

Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (в девичестве Пиленко, по второму мужу Скобцова), известная также как мать Мария, вступила в литературу в начале 1910-х годов вместе с А. А. Ахматовой и М. И. Цветаевой. С. М. Городецкий и Н. Г. Львова отметили начинающего автора как одну из плеяды женщин-поэтесс, за которыми видят будущее русской поэзии[724]. Но литература не стала ее главным предназначением, а писательство — самоцелью. Все, что было опубликовано Кузьминой-Караваевой, создавалось как рефлексивное осмысление собственной внутренней жизни. В стихи и прозу выплескивались ее религиозные искания и жизненный опыт, надежды и разочарования.

Лирическое наследие Кузьминой-Караваевой состоит из четырех прижизненных сборников («Скифские черепки», «Дорога», «Руфь», «Стихи») и двух посмертных изданий стихов, которые отражают основные ступени ее духовного роста и поиски путей самореализации. На сегодняшний день судьбе и художественной практике писательницы посвящены многочисленные исследовательские работы, которые описывают мифопоэтический, онтологический, богословский, историко-культурный аспекты ее творчества. Нас же будет интересовать поэзия Кузьминой-Караваевой с точки зрения гендерной теории — как «женское письмо», отражающее изменения самовосприятия автора.

Размышляя о женской литературе, финская исследовательница М. Рюткёнен выдвигает ряд ключевых проблем:

Можно сказать, что чтение и написание текста являются опытами, где субъективное связывается с общественным — литературной деятельностью. То, каким образом женщины могут писать о своем опыте, исторически меняется. Но и то, как можно читать тексты женщин, изменяется в истории. По-моему, именно это является «зависимым от гендера» способом чтения и интерпретации текстов женщин: суметь прочитать, каким образом текстуализируется женский опыт в литературном дискурсе, как это связано со статусом женщины и женской сексуальностью в данном обществе (здесь и далее курсив в цитатах мой. — Е. К.)[725].

В этой статье мы попробуем выяснить, каким образом текстуализировала свой женский опыт Кузьмина-Караваева, и сосредоточимся на сборниках, подготовленных самой писательницей, чтобы проследить как выражается в их сквозных образах лирическое альтер эго автора; в каких обликах молодая талантливая женщина начала ХХ века осмысляет самое себя, свой жизненный путь и призвание; какие историко-художественные прототипы она находит для репрезентации в лирике своего «я» и для социальной реализации. Таким образом, под проекциями фемининности мы понимаем условные социально-культурные модели поведения индивидуума в обществе, которым пытается следовать поэтесса в жизни и в творчестве. И, как мы увидим далее, не всегда эти модели были традиционно женскими.