Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Но одновременно «от противного» подобное самоумаление приводит двух писателей-современников к мысли об избранничестве и духовном превосходстве. Наиболее красноречиво это выражено в следующих строках молодой поэтессы:

Выхожу я безвестною странницей

;Впереди ни жилья, ни дорог;
Выхожу, чтоб вернуться избранницей,
Чтоб украсил главу мне венок[758].

У Добролюбова мотивы избранничества наиболее ярко проявились в стихотворении «Пророчество», предрекающем скорый конец света и содержащем множественные отсылки к Откровению Иоанна Богослова.

Таким образом, амбивалентность фемининности снова проявляет себя в образной структуре второй поэтической книги Кузьминой-Караваевой: добровольное бездомье и нахождение на самой низкой ступени социальной лестницы необходимы ее героине для достижения новых высот откровения и божественного призвания. Это путь духовной трансформации и подвига, доступный только избранным, — иными словами, «Судьба лирической героини приобретает миссионерские черты, а ее странничество получает духовное наполнение»[759]. В лирике двух поэтов-современников мы наблюдаем своеобразное скрещение образа итальянского подвижника с типом странника-богоискателя и «простеца», характерным для русской истории и культуры[760]. Кузьмина-Караваева создает в «Дороге» женскую вариацию типа странствующего проповедника, образ нищей богомолки; мужская вариация этого образа представлена в сборнике «Из книги невидимой» Добролюбова[761].

Уже в сборнике «Дорога», в цикле «Земля», возникают образы пашни, зерна, нивы, плодоносящей матери-земли и крестьянского труда: «Так. Жребий кинут. Связана навеки / С землею, древнею моею колыбелью…»[762], которые станут центральными в следующей поэтической книге поэтессы «Руфь» (1916). Возможно, из-за быстрой смены жизненных ориентиров поэтесса и не публикует сборник «Дорога», который уже в 1914 году перестал соответствовать ее внутреннему самоощущению: путь странницы не вполне соответствовал деятельной натуре самой Кузьминой-Караваевой. Молодая женщина разводится с мужем, покидает чуждый ей Петербург и пытается найти призвание в сельскохозяйственном труде на земле в родном имении под Анапой.

В авторском предисловии к третьему сборнику «Руфь» отчетлив тот же мотив дороги: «Как паломник, иду я к восходу солнца. ‹…› Перестала видеть, чтобы осязать, чтобы не только измерить разумом дорогу, но и пройти ее, медленно и любовно»[763]. В сборник «Руфь» действительно вошли несколько стихотворений из неизданной второй книги. Образ нищей странницы-богомолки также неоднократно встречается на ее страницах, однако идейное ядро третьего сборника другое — это не поиск Бога на земных путях, а сверхидея служения Богу и людям, объединяющая все проекции фемининности, представленные в третьем сборнике: труженицы-крестьянки, пророчицы и монахини.

Мифотворческой основой для создания лирической героини становится образ ветхозаветной Руфи, объединяющий в оригинальной авторской интерпретации все вышеназванные проекции. Возможно, и саму себя поэтесса отчасти идентифицировала с полюбившейся библейской героиней. Кузьмина-Караваева обращается к легенде о молодой вдове, трудившейся на полях богатого родственника Вооза и ставшей его женой. Сказание о моавитянке Руфи повествует о вознаграждении Богом праведной труженицы, счастливая женская судьба которой сложилась благодаря тому, что она не покинула, овдовев, свою первую свекровь Ноеминь, пришедшую когда-то из Вифлеема к моавитянам, а вернулась с ней на землю Израиля и кормила ее, собирая колоски, оставшиеся от жатвы хлеба. Скромность, трудолюбие и преданность Руфи вызывают уважение старого Вооза и он берет одинокую чужестранку в жены, обеспечивая тем самым защиту ей и старой Ноемини.

Образ библейской героини переосмысляется в заглавном, одноименном, стихотворении сборника — из бедной вдовы, обретающей заступника и покровителя, она становится защитницей и кормилицей всех обездоленных: