Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Жизнеописание и нравственно-религиозные принципы основателя нищенствующего ордена францисканцев, несомненно, были известны как Кузьминой-Караваевой, так и Добролюбову[749]. Укажем, что будущая мать Мария училась на философском отделении Высших Бестужевских женских курсов, организатором и преподавателем которых был известный исследователь и почитатель личности и учения св. Франциска В. И. Герье. Важным для обоих поэтов источником, стимулировавшим, возможно, их интерес к фигуре итальянского подвижника, можно считать поэму Мережковского «Франциск Ассизский. Легенда» (1891), опубликованную сначала в ежемесячном приложении к журналу «Нива» (1891. № 3), а затем вошедшую в книгу «Символы (Песни и поэмы)» (1892). Эта поэма представляет собой вольный пересказ жития и учения итальянского святого, переосмысленных фантазией автора, и красочно воссоздает образ странника, отвергающего культуру и цивилизацию.

Для Добролюбова житие подвижника было значимо в свете перекличек с собственной судьбой: в 1898 году поэт отрекся от заблуждений бурной молодости (атеизм, опиум, культ смерти, дерзкие и провокационные стихи), порвал со своим социальным окружением и искал утешения и искупления грехов в опрощении и паломничествах по святым местам: «Из идущего во всем до конца крайнего декадента Добролюбов превратился в своего рода религиозного подвижника, странствующего по России в поисках самой последней, самой святой истины»[750]. Напомним, что Франциск из Ассизи знаменит своей проповедью аскетизма, альтруизма и крайним самоотречением: он порвал со своей семьей, принадлежавшей к сословию богатых купцов по отцу и аристократии по матери, и раздал все имущество ради бескорыстного служения Богу[751]. Определенный разрыв с литературным миром Петербурга пережила и Кузьмина-Караваева в 1912–1916 годах, вернувшись в родную Анапу.

Франциск Ассизский в истории философской мысли представляет собой образец «простеца», мудрость которого заключается в непредвзятом, не замутненном умозрительными построениями взгляде на мир[752]. Добролюбова с Франциском сравнивал А. Белый[753]. Современные исследователи также отмечают францисканский след в жизнетворчестве Добролюбова и особенно в произведениях его последней книги[754]. Поэтому вполне вероятно, что именно он мог актуализировать для молодой поэтессы жизненный опыт итальянского святого XIII века. И хотя имя св. Франциска или топонимы, связанные с его родиной (Ассизи, Умбрия), Кузьмина-Караваева не называет, узнаваемые черты его учения, мировидения и мифологизированного образа очевидно присутствуют в ее стихотворениях.

Прежде всего, бросаются в глаза проповеднические обращения «братья» («братцы») и «сестры» («сестра»), которые неоднократно встречаются в стихотворениях сборников «Из книги невидимой» и «Дорога». Наиболее явно на влияние св. Франциска указывает мотив проповеди животным, который звучит, например, в стихотворении «Сердце никогда мое не билось чаще…»:

Сердце никогда мое не билось чаще,
Никогда ясней не видел дали взор;
Выходите, звери,

из заросшей чащи,Выползайте, звери, из подземных нор.

Я опять сестра вам,

я опять земная;Долго мне чужбиною была земля,
Долго шла бесцельно, о путях не зная,
Дни свои с рабами слабыми деля.

А теперь я снова непонятно рада,

Снова в сердце вольном песни и покой;
Братом милым назову земного гада,
Каждую былинку назову сестрой[755].

Призывно-мажорная интонация, употребление ласкательно-уменьшительных суффиксов, создающих впечатление детского, умиленного отношения к миру, характеризуют это произведение, тематически и интонационно перекликающееся со стихотворением Добролюбова «Примирение с землей и зверями»: «Мир и мир горам, мир и мир лесам, / Всякой твари мир объявляю я»[756]. Просветленное отношение ко всему земному, наблюдаемое у двух поэтов, — мотив, несомненно, францисканский: «Бесконечная любовь ко всему, созданному Богом, охватывает и воспламеняет все существо св. Франциска. Она же, как увидим, становится формой его исповедания Бога. ‹…› У него было почитание природы, благоговейный страх перед ней», — пишет С. Н. Дурылин[757].

Поэтику «Дороги» роднит с поэтикой сборника «Из книги невидимой» целая система приемов, направленных на умаление фигуры автора в тексте: в частности, это мотивы безвестности, нищенства, безымянности, отсутствия социального статуса, отрицание интеллектуального преимущества. Своеобразное «опрощение» проявляется и в подборе лексем (общеупотребительные слова, отсутствие книжной, ультрасовременной лексики), и в простых, коротких синтаксических конструкциях, лаконичных суждениях.