Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Мы так надеялись, что войска союзников наконец-то защитят нас от беззакония, царившего при нацистском режиме, – тем более поражал нас новый произвол. Огромное количество военнопленных, оказавшихся в руках союзников, затрудняло их попытку отличать наци от не наци. Многое часто зависело от доброй воли того или другого гражданского или военного лица – мы это сами испытали на себе в случае с капитаном Маллином в Мариенбаде.

Дни в Вольфсгартене летели один за другим. И хотя физически мы чувствовали себя ещё довольно слабо, французы начинали снова проявлять нетерпение – подошло время, отправиться в последнюю часть пути, в Йоганнисберг.

Мы медленно покидали парк Вольфсгартена, тихо ступая по его извилистой дорожке, и вскоре вступили на длинную прямую дорогу, ведущую в Мёрфельден.

То, что мы должны были покинуть Вольфсгартен, напоминало нам о том, что наш собственный мир слетел с нас, как осенние листья, – в головокружительной потере домов, чемоданов, одежды, ценных вещей. В один миг собственность оказалась такой же неважной и незначительной, какой она бывает на пороге смерти.

Не имело никакого смысла горевать о потерях. Наши заботы были направлены на другое: мы сильно волновались из-за Мисси и беспокоились о многих наших друзьях, да и сами мы, наконец, шли навстречу совершенно неизвестному будущему.

Тем не менее, когда мы в это прохладное прозрачное июньское утро покидали Вольфсгартен, мы остро сознавали, как прекрасно было жить, быть вместе, шагать в хорошую погоду и иметь друзей, которые скрасили нам, по крайней мере, последнюю часть нашего путешествия.

На обочине дороги лежал пакет с надписью «CARE»[25].

Мы остановились, чтобы рассмотреть его поближе.

В первый раз мы видели такой пакет; вероятно, он упал с грузовика. Когда мы его вскрыли, обнаружили яичный порошок, молотый кофе, шоколад, сыр, печенье – все вкусные, давно забытые лакомства; это было как неожиданный рождественский подарок. Мы пробовали одно, другое и поделили все с нашими французскими друзьями. (Позднее мы слышали, что пакеты «CARE» были великодушно подарены союзниками голодающему гражданскому населению Европы.)

Все мосты были взорваны, поэтому мы пересекли реку Майн на ветхом баркасе, который служил и как паром, но на котором лошади и повозка едва могли поместиться, даже стоя поперек. Стоя спиной к воде, совсем у края, Павел держал головы лошадей, в то время как французы, как гроздья винограда, висели на повозке, чтобы не дать ей скатиться. Мы медленно оттолкнулись от берега, но на середине реки попали в полосу сильного течения, которое закружило наше судёнышко со всё возрастающей скоростью: баркас начал крениться на сторону. Лошади потеряли равновесие, сделав шаг вперед, при этом Павел чуть не упал за борт. Французы балансировали по всей палубе, старательно уберегая лошадей от волнения и испуга. Постепенно Павел снова добился равновесия. Мы с облегчениемвздохнули, когда наш баркас достиг правого берега Майна. Теперь наступил самый решающий момент – удастся ли вывезти лошадей и повозку на берег без твердого причала? Под тяжестью груза доски погрязли в иле, но в конце концов мы всё-таки вышли на крутой берег.

Пустынная дорога на Бибрих на всём протяжении была изранена и испещрена дырами от разорвавшихся снарядов, словно растоптана динозаврами. Вдоль дороги тёмной дымкой стелилась копоть; гарь и сажа покрывали чёрным слоем лежащий в руинах город и сникшую зелень. Солнце пекло немилосердно, нигде не было ни уголка тени, горячий асфальт плавился и горел под ногами. К полудню мы решили отдохнуть под жидким кустом сирени, который храбро цвел на пути между сожженными фабриками «Kalle» и «Albert».

Когда мы повернули затем к Рейну, благодарные, что смогли покинуть разрушенный Бибрих, навстречу подул прохладный бриз; деревни, тянущиеся, как венок, вдоль изгиба реки, выглядели ветхими и тронутыми разрушением, но были ещё целыми. Последним населенным пунктом на пути был Винкель. Затем дорога круто вела наверх – в Йоганнисберг.

В вечерних сумерках мы поднялись на гору. Последние лучи заходящего солнца пронизывали остов разрушенного дворца, который вырисовывался на пылающем горизонте, как вырезанный ножницами силуэт. Пустые проёмы окон вспыхивали красным и золотым, словно там происходил таинственный праздник, на какой-то миг вводя в заблуждение и отвлекая от реального ужаса разрушения.

Мы обогнули дом, принадлежащий семье Мумм, переполненный неряшливо выглядевшими американскими солдатами. Совершенно иные, чем те, с которыми мы встречались до этого, они выглядели дикой ордой. Их машины стояли перед входом в полном беспорядке, на улице валялась разбитая посуда, тут и там были разбросаны части разломанной мебели.

Когда мы завернули в аллею, которая вела к нашему дому, погас последний луч уходящего дневного света, и Йоганнисберг, как призрак, возвышался перед нами, тёмный, тихий и безжизненный.

3