Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Изабель дала мне совет никогда ни с кем не ссориться, так как это так «утомляет». Она сама вынуждена была много раз менять гостиницы, так как её свекровь, «утомительная» как всегда, ставила себе целью появляться там, чтобы ссориться с нею.

К удивлению юных внучатых племянников, моя всё ещё такая моложавая свекровь была дружна с матерью Уинстона Черчилля и французской императрицей Евгенией, урожденной Монтихо. Эта дружба уходила корнями в далёкое детство. К ней перешла мисс Кид, английская няня девочек Монтихо, и она ещё хорошо помнила, как она расшивала на отдельные части великолепные вышедшие из моды платья от Worth, которые высылались мисс Кид из Франции, и, сшивая всё иначе – тут рукава, там воланы, – сотворяла нечто подобающее няне.

В Вене Изабель была сенсацией. На официальных балах старый кайзер Франц-Иосиф садился часто рядом с ней, чтобы поболтать немного. «Он был самым милым», – рассказывала она нам.

Каждый находил её восхитительной, и то, что она была высокой и стройной, как тополь, в Испании считалось недостатком, а в Австрии ценилось как преимущество.

Её драгоценностями и нарядами восхищались так же, как и её совершенно естественной жизнерадостной натурой, кроме того, всех покоряла её невозмутимость – причём было заповедью: никогда не заходить слишком глубоко, никогда не показывать движения чувств. Тем не менее она была способна на сострадание – кроме как к тем, кто становился для неё обузой; это было смертным грехом, – он был потерян для неё навсегда.

Она глубоко любила своего второго мужа, Ладислава Скшынского, и так как она не могла выговорить его имя, то называла его просто Чуско. Он начал свою карьеру на государственной службе в Австрии, его первым дипломатическим постом был Санкт-Петербург, а последним – Ватикан, польский посол при Ватикане. Он следил за мировой политикой с живым участием и будил такой же интерес в Павле. Вероятно, он был тактичным и сердечным человеком, так как Павел его особенно любил; я очень сожалею, что не смогла с ним познакомиться, он умер несколькими годами раньше: в Рождество 1938 года. По крайней мере, он был избавлен от того, чтобы пережить то несчастье, которое вскоре после его смерти постигло его родину – Польшу: беспощадное уничтожение её прекрасной столицы и потерю столь многих друзей.

У моей свекрови в Большом зале в Кёнигсварте, её любимом уголке, стоял бюст Пальмерстона работы Кановы – он напоминал ей её Чуско.

Его смерть усилила её испанское неприятие «рождественских родовых обычаев». Она их избегала, укрываясь в ледяных отелях на Ривьере, но мне она посылала изумительные щедрые подарки, «…так как ты же празднуешь Рождество!».

Когда наш поезд приблизился к Эгеру, Павел обратил наше внимание – моё и Мисси – на горы, мимо которых мы проезжали: «Теперь мы увидим Кайзервальд; на другой стороне низких, поросших лесами холмов глубоко в долине расположен Кёнигсварт».

Местность вокруг Кёнигсварта – Эгерланд – раньше принадлежала Баварии, до тех пор пока задолжавший пфальцский граф не заложил её королю Богемии. Сумма долга никогда не была выплачена, и, таким образом, Эгерланд остался частью Богемии и стал принадлежать Священной Римской империи под господством Габсбургов.

С древнейших времен эта земля была населена судетскими немцами. Трудолюбивые и прилежные немцы превратили свою землю в маленький райский уголок с прекрасными городами, высокохудожественными постройками, процветающими лесным и сельским хозяйством и промышленностью.

После того как в 1918 году произошло отделение земли от Австрии, судетские немцы страдали от принудительных мер и плохого обращения с ними властей – это было следствием нового чешского национализма. В 1938 году, когда Гитлер обратился ко всем немецкоязычным меньшинствам в соседних государствах с лозунгом «домой, на родину», возникли большие волнения. Вначале нацистов встретили с симпатией – не потому, что были сторонниками нацистских проповедей, а потому, что они обещали защиту от чешских нападок. Однако слишком скоро судетским немцам суждено было узнать об их истинных целях: они служили лишь орудием, средством для последующего вторжения в Чехословакию.

И вот я впервые приехала в Кёнигсварт. На вокзале нас ждал древний угловатый ящик – автомобиль, перестроенный в своего рода газовую печь для сжигания дров, – этот агрегат дымил и пыхтел за нашими сиденьями.

Улица вела через отлогую гору. В дальние времена здесь подкарауливали разбойники, чтобы грабить медленно поднимающихся в гору путников. Поэтому последняя деревня перед подъёмом и называлась с умыслом: Будь внимательным, а деревня на другой стороне горы – Будь начеку. Между обеими деревнями ехали с пистолетами со взведенными курками.

Памятник канцлеру князю Меттерниху благодарил за то, что он расширил эту дорогу.

Мы ехали по пыльным сельским дорогам, пока не добрались до хозяйственных построек в стиле XVII века, расположенных позади широкой лужайки, окружённой группой высоких деревьев. Мы подъехали ко дворцу, который, как белая подкова, мерцал в тёмно-зелёной раме деревьев.