Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Изабель, моя будущая свекровь, и Мариша Борковска, её племянница по мужу, уже махали нам. Первое мгновение скованности вскоре прошло, и нас пригласили к обеду.

После обеда мы посетили маленький остров моей свекрови, расположенный посреди озера. На этот остров можно было попасть только по узкому мостику, который был закрыт с помощью специального замка и задвигающегося устройства в воротах. Никто не имел права пересекать этот мост без специального приглашения. Находясь одна на острове, Изабель радостно махала гостям, что, однако, ни в коем случае не означало, что она их приглашает прийти к ней, поэтому следовало считать особой наградой, что мы были сразу же приглашены посетить остров.

Перед отъездом Изабель подарила мне кольцо с изумрудом и бриллиантовый браслет. Она надеется, сказала она, что я буду иметь к Павлу такие же чувства, какие имела она к своему второму мужу: «Каждый раз, когда он входил, моё сердце улыбалось».

На обратном пути, когда поезд приближался к Берлину, заревели сирены. Тормоза заскрипели, поезд, словно нехотя, остановился. Бреющие полёты! Пассажиры вышли из вагонов и распластались в поле: хлеба стояли так высоко, что нельзя было разглядеть друг друга. Раздавались дурацкие шутки: «Осторожно – ты, с лысиной! Она блестит, как зеркало!»

И тем не менее мы чувствовали себя очень глупо, лежа так, распластавшись, – как мыши, полностью отданные во власть соколов. Между «птицами смерти», которые то взмывали высоко в небо, то стремительно опускались вниз, атакуя, и нами не было вообще никакой защиты – только пустое пространство. Как огромный пчелиный рой, пролетали над нами машины. Они исчезали, появлялись вновь и затем окончательно исчезли в ватных облаках, мирно тянущихся по небу над нашими головами.

Вскоре послышался грохот авиационных пушек, между самолетами засверкали огненные блики. На расстоянии около двенадцати километров образовалась огромная дымовая завеса, которая медленно окутывала мирный летний вечер и приносила запах дыма и пожара.

Даже после сигнала окончания воздушной тревоги мы не могли въехать в вокзал. Берлин казался таким близким, а поезд маневрировал взад и вперед, лишь много часов спустя мы въехали в город и добрались до своей квартиры, измученные и пыльные. Война снова схватила нас в свои объятия.

Моя свекровь и Мариша вскоре после этого решились переехать из Кёнигсварта в Йоганнисберг. В то время пока Мариша ездила туда и обратно, чтобы подготовить переезд, они расположились временно в нескольких комнатах отеля «Штейнплатц» в Берлине.

Изабель уверяла нас, что этот переезд ещё больше укрепит наши хорошие взаимоотношения, так как мы сможем часто видеться и одновременно оставаться полностью независимыми. Она была решительно настроена, чтобы между нами не было ссор, подобных тем, какие ей приходилось терпеть от её свекрови.

После смерти своего второго мужа её племянница Мариша переехала к ней. Не будучи красивой, богатой и счастливой, Мариша была полна юмора и всегда в хорошем расположении духа.

Когда умер её дядя, отчим Павла, по завещанию ей перешло его имение в Польше. Так, Мариша на короткое время, с Рождества 1938 года по сентябрь 1939 года, стала сравнительно состоятельной помещицей. Она слыла даже хорошей лыжницей, что нам казалось почти неправдоподобным, так как она никогда не следила за стройностью фигуры. Трудно было представить себе, как она мчалась вниз по склонам гор в Закопанах.

Изабель полагала присутствие племянницы необходимым: Мариша стала её близким и надежным другом.

На одной из станций между Йоганнисбергом и Берлином гестаповцы вытащили её однажды с поезда, задержали и допросили – моя свекровь была в это время чуть жива от страха. Спустя тридцать восемь часов Мариша снова появилась. Так как она знала, что её брат Генри боролся в польском Сопротивлении, она сначала была чрезвычайно напугана. Однако после сумбурного и ничего не давшего допроса выяснилось, что причиной ареста стала тайная запись их с Изабелью разговоров: их прослушивали. Мариша ожидала чего угодно, только не этого, ей предоставили запись, в которой она услышала какие-то шорохи, покашливания и затем «Отче наш…» в напевном тоне, за которым следовали ответы шёпотом. Это были голоса моей свекрови и её собственный, когда они в отеле «Штейнплатц» молились по-испански перед сном.

Лица гестаповцев вытянулись, когда она объяснила, в чём дело, так как они вообразили, что напали на след чего-то важного – по крайней мере значительного заговора.

На Маришу это неприятное происшествие не произвело, казалось, особого впечатления – она только посмеялась: «Слава Богу, они настоящие дураки!». Павел, однако, рассвирепел, когда узнал об этом допросе, и не позволил, чтобы они хотя бы на мгновение остались в гостинице.