Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Она осторожно «не слышала» и «не видела» того, что она не хотела слышать и видеть, подобно тому как проходила мимо луж. Громко жаловаться другим казалось ей столь же недопустимым, как заставлять ждать кого-либо, не ответить на письмо или отказать в просьбе.

Друзья говорили ей: «Как грустно для тебя, что твой любимый внук женился на православной». На это она отвечала: «C'est tout à fait la même chose» («Это совершенно то же самое»). Я была тронута, услышав это, так как, вероятно, в действительности, будучи верной опорой католической церкви, она едва ли могла так думать.

Почти столетие дворец был её домом. Когда умер её муж, она снова приняла свой собственный титул: герцогиня де Сан-Карлос. В течение многих лет она исполняла потом обязанности главной придворной дамы при дворе.

До войны четверо её детей – самая старшая, овдовевшая дочь Марикита (графиня дель Пуэрто), двое сыновей, маркиз де Санта-Круз и герцог де Миранда и, наконец, моя свекровь – все жили со своими семьями в этом же доме, удобно расположившись в просторных флигелях старого дворца.

Нас сразу же приняли в большой семейный круг. Неписаный закон гласил: никогда не появляться в личных покоях других членов семьи, кроме тех случаев, когда тебя приглашали; но все встречались всегда внизу в большой гостиной, чтобы поболтать с теми, кто там находился в данный момент.

Чаще всего мы обедали дома, и за столом никогда не было меньше чем десять человек. Если разговор заходил в какое-то нежелательное направление, то бабушка задавала какой-нибудь дружеский, миролюбивый второстепенный вопрос, на который и переходила тема разговора.

Жизнь регулировалась звоном домашнего колокольчика: он звонил один раз, если приходило письмо или сообщение, два раза, если являлся посетитель, и три – когда в дом входила его хозяйка, если даже она была только в церкви или вернулась после визита. Abuela, как называли бабушку Павла, обращала такое большое внимание на точность во времени, что её распорядок дня и в пожилом возрасте был похож на ход часового механизма, и весь дом мог определять время по колокольчику.

После обеда приходили с визитом дамы; часто это были две стареющие незамужние двоюродные сестры из Эйбара, провинции басков, одетые в чёрное с головы до пят, одна большая, другая маленькая, в чёрных соломенных шляпах и ботинках на шнурках без каблуков с высоко загнутыми носами. Много лет назад они объездили весь свет и были даже в Санкт-Петербурге, где их дядя служил испанским послом. Они говорили по-английски, как британские гвардейские офицеры, и били себя от смеха по коленям, когда рассказывали анекдоты.

При появлении любого нового человека пекинес после долгого урчания начинал оглушительно лаять, пытался ущипнуть дам за нервно-дрожащие лодыжки, а затем украдкой проглотить бутерброды с самой нижней полки столика. Это было астматическое животное, состояние здоровья которого внушало тревогу; и он точно знал, что поэтому ему многое прощается.

Как гости, так и члены семьи владели многими иностранными языками, но, конечно, они сразу же переходили на испанский, когда разговаривали друг с другом; поэтому я хотела скорее его изучить. Двоюродные братья и сёстры смеялись над предложениями, которым учила меня бабушка, как, например, «tener malas pilgas» («иметь злых блох»), – «Cela se dit de quelqu'un qui a mauvais caractère („Так говорят о ком-нибудь с холерическим темпераментом“), – объясняли они мне. – Где только ты подцепила это выражение?» – «Узнала от бабушки. Она считает, что я должна знать несколько идиоматических выражений». А на самом деле к нам с улицы через открытые окна долетали гораздо более сочные выражения.

Мы и наши младшие двоюродные братья и сёстры вели свободную личную жизнь, не связанные временем.

Ужинали мы почти всегда вне дома, но прежде отхода мы прощались и получали поощрительные комплименты: «Какое красивое платье! Как прекрасно ты выглядишь!». Это очень поднимало настроение.

Тётя Марикита вела домашнее хозяйство и мягко руководила дюжиной пожилых и старых слуг. Они находились в доме так давно, как далеко в прошлое могли уходить воспоминания, – и их родители, и родственники тоже уже служили когда-то в этом доме. Из внутреннего дворика, вдоль которого они жили, со всех сторон доносились крики, пронзительная брань, песни и глубокий храп. Каждый из слуг отличался своеобразием; особенности семьи, в которой они жили и служили, они переносили с тем же снисходительным терпением, которого со своей стороны ожидали и для себя.

Дворецкий Изидоро сидел во время гражданской войны вместе со многими друзьями семьи в тюрьме, где узники в течение многих лет делили всё, что имели. Когда теперь эти друзья приходили в гости, то на ковре у входа на лестницу происходили долгие объятия. Изидоро твердо настаивал на своём, отходя от заведённого в доме порядка, и время от времени действовал по своему усмотрению: не обращая внимания на предостережения бабушки, усаживал гостя так, как считал нужным, а не так, как хотела хозяйка. Не имело никакого смысла делать ему потом какие-либо замечания.