Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе

Не реагируя на слова, Изидоро стоял, словно окаменев.

«Почему ты не отвечаешь?» – «Не хочу нарушать мир своей души», – отвечал он.

Другой старый слуга, Бартоломео, невозмутимо входил в ванную к Касси, чтобы передать ей какое-нибудь сообщение. – «Но, Бартоломео, разве вы не видите, что я сижу в ванной – нельзя же просто так входить!» – «Я видел вас в ванной, когда вы ещё были вот такой маленькой, – при этом он руками показывал величину хлебной буханки. – И сейчас это меня не впечатляет».

Произносил эти слова и медленно покидал помещение с непоколебимым достоинством. И хотя Касси готова была лопнуть от гнева, его ничто не могло изменить.

Всегда, когда какой-нибудь член семьи возвращался из поездки, все долго и радостно приветствовали друг друга. Показывали детей и восхищались ими. Радости и заботы делили друг с другом самым естественным образом.

Становилось по-настоящему холодно, когда со стороны Сьерры – цепи гор, расположенных поблизости и покрытых снегом, дули ледяные ветры. Теплый дом превращался вдруг в ледяной ящик. Может быть, окна закрывались не так, как было нужно, или система отопления устарела. Тщательная проверка установила причину такого состояния дома и обнаружила его тайну. Оказалось, что Антонио, сторож, чьим заданием было отопление дома, вместо того чтобы заниматься этим самому, перепоручил дело одному мужчине, которого нашёл у продавца угля, живущего напротив. Этот человек пообещал позаботиться за небольшое вознаграждение, но оказался таким же ленивым, как и Антонио – или слишком занятым, – во всяком случае, он стал платить несколько песет какому-то мальчику, чтобы тот выполнял работу за него. Этот ниньо топил печи исправно, но, когда погода становилась холодной, мать не разрешала ему выходить на улицу и оставляла дома. Так и мерз весь дом, пока не потеплеет и дом снова не начнёт отапливаться.

Старый автомобиль мог заводиться только с помощью пусковой ручки, и, когда однажды тетю Марикиту и меня повезли за покупками, автомобиль забастовал, как бывало уже не раз. Элегантный, прекрасной наружности шофёр с именем, как из пьесы Шекспира, выскочил из машины, покраснев от досады. Сбросив белоснежные перчатки, он начал крутить ручку, пытаясь не замечать улюлюкающих вокруг уличных мальчишек. Вдруг непослушная ручка выскочила из нервных рук и больно ударила его по косточке ноги. Он полностью потерял самообладание, дал машине пинок и обрушил на неё громкие и выразительные проклятия. Тётушка поднесла к глазам лорнет, высунулась из окна и мягко сказала: «Леандро, избегайте неприличных выражений!».

Тетушка Марикита любила ждать и утверждала, что минуты ожидания, эти свободные мгновения в её заполненной делами жизни, – подарок, подарок ей времени, чтобы подумать, спланировать, помолиться. Вероятно, она никогда не была красивой, но она обладала миловидностью, проистекающей от большой доброты, и эта доброта сочеталась у неё с тонким чувством юмора, с которым она относилась и к себе самой. Будучи старшей, она обращалась с моей свекровью, которая была на девять лет её моложе, намного красивее, обаятельнее и капризнее, так, словно должна была её защищать. В преклонном возрасте они стали неразлучны. Мне тётя рассказывала, что её супружеская жизнь, хоть и очень короткая, была всё же очень счастливой. Её муж заверил её на смертном одре, что он никогда не изменял ей.

«Я бы никогда не спросила его об этом, но все же хорошо было узнать это», – сказала тётя Марикита.

Много лет она следила за воспитанием королевских дочерей – Беатрис и Кристины, – обе любили её как вторую мать. Её сыновья служили на флоте. Они оба были полностью под её обаянием и очень её любили. Павел, как младший среди братьев и сестёр, был общим баловнем и любимцем; тетя Марикита относилась к нему, как к собственному сыну. Также дети Санта-Круз обращались к ней со своими заботами почти с большим доверием, чем к собственным родителям.

Её дружеское и приветливое отношение ко мне не могло быть лучше, её мнение имело большой вес, и если кто-нибудь из её любимых мальчиков преступал границы дозволенного, она произносила лишь несколько слов: «Дети этого дома не делают подобного», – и выходила из комнаты. «Дитя» могло быть старше тридцати лет, но порицание действовало в полную силу.