Женщина справа

Его неуверенный тон, так не соответствующий словам, произвел на меня впечатление подмокшей хлопушки. Должно быть, Хэтэуэй пришел к тому же выводу, так как не стал скрывать удовлетворенной улыбки.

– Не люблю давать обещания, не получив взамен того, что хотел.

– Я не обязан с вами разговаривать!

– Что с вами такое? По телефону вы были более покладистым. Мы только что два часа тряслись в машине, поэтому лучше не сердите нас.

– Это он писатель?

– Как вы проницательны! Где мы можем поговорить?

– На бульваре есть скамейки.

Жгучее солнце ослепляло меня. Я жалел, что не взял с собой темные очки. Хэтэуэй уселся между Ковеном и мной.

– Эта история уже достаточно испортила мне жизнь… Я уделю вам десять минут.

– Вы это уже говорили, мы тут не глухие!

– Я и правда хочу ответить на ваши вопросы, с условием, что меня не будут записывать на диктофон и делать заметки.

Хэтэуэй повернулся ко мне, будто спрашивая разрешения.

– Меня это устраивает.

– Хорошо. Что вы хотите знать?

Вести допрос я предоставил детективу. У меня в этом не было никакого опыта, и Ковен, несомненно, был куда более трудным свидетелем, чем Лора Гамильтон.

– Давайте сразу о главном: многие убеждены, что вы увивались вокруг Элизабет Бадина и с непонятной целью проникли к ней в гримерку.

Ковен подпрыгнул на скамейке, будто актер немого кино.

– Эй! Все было совсем не так! Я не увивался вокруг Элизабет.

– «Элизабет»? Вы зовете ее по имени? Странно для обычного реквизитора…

– Это она просила, чтобы я ее так называл. Ей не нравилось, когда ее величают «мадмуазель».

– Вернемся к нашим баранам.

Ковен вздохнул.

– Вы не можете понять, чем тогда были киносъемки. Сотрудники технического персонала часто проявляли настоящий цинизм. Как только неподалеку появлялась звезда, они не особенно старались доказать свой профессионализм. Парни сознавали свою власть и не любили, когда об этом распространяются: в 50-е были ужасные забастовки, которые вчистую остановили крупные производства. Но с мадмуазель Бадина все было по-другому: ее все ценили за простоту. Для нас у нее всегда было доброе слово. Да, я был очарован этой женщиной, к тому же я был очень молод, и возможно, мне это плохо удавалось скрыть.

– Ладно. А та история с гримеркой?

– Уверяю вас, этим я совсем не горжусь… Не думайте, что я какой-то ненормальный, который получает удовольствие, шатаясь по гримеркам актрис! Я пошел туда по гораздо более приземленной причине…

– То есть?

– То есть я тибрил всякие пустяковины, чтобы потом их загнать: буклеты киностудий, фотографии, принадлежности, непригодные, чтобы дальше пользоваться… Я знал одного парня, у него в центре города была лавочка «сувениров с киносъемок», как он это называл. Мне это помогало заработать на масло к хлебу.

– Вам недостаточно платили?

– О, не на что жаловаться… Я это делал не для себя, а для сестры, которую звали Лорин. Она жила в Сан-Диего и тогда недавно родила мальчика. Его отец не признал ребенка и смылся. Лорин сидела без работы… Должен же я был ей помочь! Каждый месяц я посылал ей половину того, что зарабатывал. Поэтому такие «дополнительные заработки» были для меня очень важны.

– Остановитесь, Ковен, не то я сейчас расплачусь! Правда в том, что вы пройдоха, и больше ничего.

– Но я не принес никому вреда!

– Вы когда-нибудь брали у Элизабет Бадина личные вещи?

– Никогда в жизни! Я вам уже сказал, что тащил только всякие безделушки. Если бы этого не сделал я, в конце съемок их обязательно взял бы кто-то другой.

– Вас тогда едва не выставили, ведь так?

– Не будем преувеличивать. Кто меня очень удивил, так это парикмахерша мадмуазель Бадина. Она должна была обо всем рассказать третьему помощнику режиссера, но этого не произошло.

– Вы были любимчиком Харриса?

– Любимчиком? Черт, мы же не в школе… Харрис действовал не такими методами. Он любил разделять и властвовать. Он мог сегодня петь вам дифирамбы, а назавтра даже не посмотреть в вашу сторону. С ним никогда ни в чем нельзя быть уверенным. С ним ничего никогда не прокатывало. Впрочем, вы всегда чувствовали на себе давление. Но я работал хорошо, и мне вовсе не хотелось подыхать с тоски из-за всей этой истории.

– Расскажите мне немного о днях, последовавших за исчезновением Элизабет Бадина.

– Меня, как и всех, допрашивали полицейские, приехавшие во вторник или среду, теперь уже не помню… Два типа, привлекательных, как тюремные двери, и каждый считал себя пупом земли. Меня они мурыжили дольше остальных. Должно быть, некоторые мне подсуропили, рассказав о том случае в гримерке… Могу вам сказать, что ходил перед ними на задних лапках. Я рассказал им всю правду, и в конце концов они удовлетворились. Все так и оставалось, по крайней мере, до сих пор.

– Пока вас не арестовали по-настоящему…

– Рано утром за мной пришли и отвели в управление полиции. Я не на шутку перепугался. Несколько часов меня промариновали в зале. Это было словно оживший ночной кошмар.

– Кто вас допрашивал?

– Два полицейских, которые приходили на студию.

– Норрис и Коупленд? – не удержался я, чтобы не вмешаться.

– Да. Вряд ли я когда-нибудь забуду имена этих говнюков!