Женщина в белом

Войдя в комнату, я, однако же, не обнаружила никаких следов чужого пребывания в моей комнате. Письменные принадлежности (я раз и навсегда приказала горничной не трогать их) лежали, как обычно, в беспорядке на столе. Единственное обстоятельство, несколько озадачившее меня, состояло в том, что моя печать была аккуратно положена на поднос вместе с карандашами и сургучом. Класть ее туда, сознаюсь в этом с прискорбием, было не в моих привычках, и я совершенно не помнила, чтобы сделала это. Но так как, с другой стороны, я не могла припомнить, куда, собственно, я ее бросила, – весьма возможно, что на этот раз я машинально положила ее на место, – то я и не стала беспокоиться о такой безделице, с меня было достаточно волнений сегодняшнего дня. Я заперла дверь, положила ключ в карман и спустилась вниз.

Мадам Фоско стояла в холле и разглядывала показания барометра.

– Давление понижается, – сказала она. – Боюсь, снова пойдет дождь. – Лицо ее уже приняло свое обычное непроницаемое выражение, но рука, указывавшая на стрелку барометра, заметно дрожала.

Успела ли она уже сообщить своему мужу, что Лора в моем присутствии назвала его шпионом? Моя уверенность в том, что именно так она и сделала, и непреодолимый ужас (ужас тем более непреодолимый, чем меньше я понимала его причины) перед последствиями, которые могли вызвать ее слова, моя твердая убежденность, основанная на разных выдающих графиню мелочах, которые женщины так хорошо умеют подмечать друг у друга, что мадам Фоско, несмотря на всю свою напускную вежливость, не простила племянницу за то, что та, сама того не подозревая, встала между нею и наследством в десять тысяч фунтов, – все эти соображения вдруг в один миг нахлынули на меня и побудили заговорить с ней в напрасной надежде употребить все мое влияние, всю силу моего красноречия, чтобы хоть отчасти искупить оскорбление, нанесенное графу Лорой.

– Могу ли я надеяться, мадам Фоско, что вы любезно простите меня, если я осмелюсь заговорить с вами об одном чрезвычайно тягостном для меня предмете?

Она скрестила руки на груди и величественно наклонила голову, не произнеся ни слова и не спуская с меня глаз.

– Когда вы были так добры принести мне мой носовой платок, – продолжала я, – я очень, очень боюсь, что вы, должно быть, случайно услышали нечто сказанное Лорой, слова, которые я не желаю повторять и не стану оправдывать. Я только позволю себе надеяться, что вы не сочли их настолько важными, чтобы передать их графу?

– Я не придала им никакого значения! – резко и быстро сказала мадам Фоско. – Однако, – прибавила она тоном, снова ставшим ледяным, – у меня нет секретов от моего мужа, даже в пустяках. И потому, когда он спросил меня, чем я расстроена, мне пришлось исполнить свой неприятный долг и объяснить ему причину моего огорчения, и признаюсь вам откровенно, мисс Холкомб, я ему все рассказала.

Я была готова услышать это, однако после ее слов по всему моему телу пробежала дрожь.

– Позвольте мне убедительно просить вас, мадам Фоско, а вместе с тем и графа, принять во внимание печальное положение, в котором сейчас находится моя сестра. Она говорила в минуту, когда в ее душе еще не улеглась боль от оскорбления и несправедливой обиды, нанесенной ей мужем; она была сама не своя, когда произнесла эти опрометчивые слова. Могу ли я надеяться, что, принимая все это во внимание, ее слова будут великодушно прощены?

– Безусловно! – сказал за моей спиной спокойный голос графа.

Он подкрался к нам своей бесшумной походкой, держа в руках книгу.

– Когда леди Глайд произнесла эти необдуманные слова, – продолжал он, – она проявила несправедливость по отношению ко мне, о которой я сожалею и которую прощаю. Но не будем больше возвращаться к этому предмету, мисс Холкомб, и постараемся, ко всеобщему удовольствию, позабыть о случившемся отныне и навсегда.

– Вы так добры, – сказала я, – мне стало гораздо легче!..

Я хотела было продолжить свою речь, но вдруг заметила, что граф не сводил с меня глаз; убийственная улыбка, скрывающая его истинные чувства, безжалостно и неумолимо застыла на его широком гладком лице. Моя уверенность в его безграничной фальшивости и осознание, что я унизила себя, пытаясь добиться расположения его и его жены, так расстроили меня и привели в такое смятение, что слова замерли на моих устах, и я молча стояла перед ним.

– На коленях умоляю вас не говорить больше об этом, мисс Холкомб. Я воистину потрясен, что вы сочли нужным сказать так много! – С этими вежливыми словами он взял мою руку – о, как я презираю себя! о, как мало утешает меня сознание, что я покорилась этому ради Лоры! – он взял мою руку и поднес к своим ядовитым губам.