Женщина в белом

До сих пор я еще никогда не чувствовала, насколько велик мой ужас перед ним. От этой безобидной фамильярности в моих жилах застыла кровь, как будто мне нанесли самое гнусное оскорбление из всех возможных. И все же я скрыла от графа свое отвращение и попыталась улыбнуться – я, некогда со всей яростью презиравшая лживость в других женщинах, была в эту минуту столь же фальшивой, как худшая из них, столь же фальшивой, как Иуда[8], чьи губы прикоснулись к моей руке.

Правда, я не смогла бы сохранять мое унизительное самообладание и дальше – теперь только одна мысль о том, что я не могла бы его сохранять и дальше, несколько извиняет меня в моих собственных глазах, – если бы граф продолжал смотреть на меня в своей прежней манере. К счастью, на помощь мне пришла его ревнивая, как тигрица, жена, она-то и отвлекла его внимание, когда он завладел моей рукой. Холодные голубые глаза ее засверкали, бледные щеки зарделись румянцем, она вдруг стала выглядеть на много лет моложе.

– Граф, – сказала она, – вы забываете, что ваша вежливость иностранца непонятна англичанке!

– Простите меня, мой ангел! Она понятна самой лучшей из всех англичанок в мире! – С этими словами он выпустил мою руку и спокойно поднес к губам руку своей жены.

Я побежала наверх, чтобы поскорее укрыться в своей комнате. Если бы у меня было время для размышлений, мои мысли, когда я осталась наедине с собой, причинили бы мне немало страданий. Но размышлять было некогда. К счастью, для сохранения моего спокойствия и моего мужества времени оставалось только на то, чтобы действовать.

Необходимо было написать поверенному и мистеру Фэрли, и я, ни минуты не колеблясь, села за письменный стол.

Мне не приходилось выбирать, к кому обратиться за помощью, я могла рассчитывать только на саму себя, ни на кого больше. По соседству у сэра Персиваля не было ни друзей, ни родных, которым я могла бы написать. Он находился в самых холодных отношениях с семьями соседей, занимавшими в свете такое же положение, как и он сам. У нас обеих не было ни отца, ни брата, которые могли бы приехать в Блэкуотер-Парк и встать на нашу защиту. Оставалось только написать эти два более чем сомнительных письма или же, тайно покинув имение, поставить под угрозу наше с Лорой будущее и все дальнейшие мирные переговоры с сэром Персивалем. Ничто, кроме перспективы неминуемой гибели, не могло бы послужить нам оправданием в случае, если бы мы решились на это последнее средство. Итак, сначала надо было проверить, какое действие произведут письма, и я написала их.

Я ничего не сообщила поверенному об Анне Кэтерик, потому что (как я уже сказала Лоре) она была связана с тайной, которую мы еще не могли объяснить, и, следовательно, не было смысла писать о ней юристу. Я предоставила моему корреспонденту полное право объяснить, если на то будет его желание, позорное поведение сэра Персиваля новыми разногласиями с женой относительно денежных дел и просто советовалась с ним о возможности требовать для Лоры покровительства закона на тот случай, если бы муж отказался отпустить ее из Блэкуотер-Парка, дабы она могла вернуться со мной на некоторое время в Лиммеридж. Относительно подробностей ее отъезда я отсылала его к мистеру Фэрли. Я заверила его, что пишу с согласия самой Лоры, и потому в конце своего письма умоляла его приступить к действиям по защите ее интересов как можно скорей и употребить на это все возможности, которые предоставляет закон.

Затем я занялась письмом, адресованным мистеру Фэрли. Я обратилась к нему в выражениях, о которых уже упоминала Лоре и которые могли бы заставить его действовать. В письмо ему я вложила копию, сделанную с моего письма поверенному, чтобы дать знать мистеру Фэрли, насколько серьезно обстоят дела, и представила ему наш переезд в Лиммеридж как единственный в сложившихся обстоятельствах способ предотвратить грозящие Лоре опасности и несчастья, которые неминуемо скажутся на благополучии не только племянницы, но и дядюшки, причем в самом недалеком будущем.

Когда я запечатала и подписала оба конверта, я пошла с письмами в комнату Лоры, чтобы показать ей, что они написаны.

– Тебя никто не беспокоил? – спросила я, когда она открыла мне двери.

– Никто не стучался ко мне, – отвечала она, – но в моей передней кто-то был.

– Мужчина или женщина?

– Женщина. Я слышала шуршание юбок.

– Наподобие того, как шуршат юбки из шелка?

– Да, звук был очень похож.

Очевидно, Лору сторожила мадам Фоско. Никакого особенного вреда она не могла причинить, если действовала по собственному почину. Гораздо более серьезным дело представлялось, если она сторожила Лору, будучи послушным инструментом в руках своего мужа, настолько серьезным, что им нельзя было пренебречь.

– Когда ты перестала слышать, как шуршат юбки в передней, что было дальше? – спросила я. – Они зашуршали по коридору?

– Да. Я сидела тихо и слушала, это было именно так.

– В какую сторону?

– К твоей комнате.