Женщина в белом

Насколько я понял, она начала объяснять мне (посредством Луи), что ее хозяин отказал ей от места. (Заметьте странную несообразность речей молодой особы. Разве есть моя вина в том, что она потеряла место?) Получив расчет, она пошла ночевать в гостиницу. (Я не содержу гостиниц – к чему же упоминать о ней при мне?) Между шестью и семью часами вечера к ней зашла попрощаться мисс Холкомб и дала ей два письма – одно для меня, другое для какого-то джентльмена из Лондона. (Но я-то вовсе не джентльмен из Лондона, черт его побери!) Она тщательно спрятала оба письма за пазуху. (Какое мне дело до ее пазухи?) Она очень огорчилась, когда мисс Холкомб снова ушла, кусок не шел ей в горло, пока не настало время ложиться, и вот тогда – было около девяти часов вечера, – вспомнив, что за весь день у нее ни крошки не было во рту, ей захотелось выпить чашку чая. (Почему я должен быть в ответе за эти вульгарные переживания, которые начинаются слезами, а кончаются чашкой чая?) Как раз в ту минуту, как она «поставила котелок на огонь» (я пишу эти слова с авторитетного утверждения Луи, что он понимает их смысл и готов объяснить его мне, но я принципиально не желаю слушать никаких объяснений), итак, только она «поставила котелок на огонь», как дверь отворилась и ее «как обухом по голове хватило» (снова ее собственные слова, однако на этот раз непонятные не только мне, но и Луи) при появлении «ее сиятельства графини». С чувством глубокой иронии я передаю, как титулует мою сестру горничная моей племянницы. Моя бедная сестра – скучнейшая женщина, вышедшая замуж за иностранца. Продолжаю: дверь отворилась, ее сиятельство графиня появилась в комнате, и молодую особу «как обухом по голове хватило». Весьма примечательно!

Право, я должен немного передохнуть, прежде чем продолжить. После того как я полежу несколько минут, откинувшись в своем кресле, с закрытыми глазами, и Луи смочит мои бедные, измученные виски капелькой одеколона, возможно, я смогу писать дальше.

Ее сиятельство графиня…

Нет! Теперь я в силах продолжить, но не в силах сидеть. Я откинусь в кресле и буду диктовать полулежа. У Луи ужаснейший акцент, но он знает язык и может писать на нем. Как это удобно!

Ее сиятельство графиня объяснила свое неожиданное появление в гостинице тем, что пришла передать Фанни какие-то поручения от мисс Холкомб, о которых та позабыла сказать девушке из-за спешки. Молодая особа пожелала, не откладывая, узнать, что это за поручения, но графиня не хотела говорить о них (как это типично для моей сестры!), пока Фанни не выпьет чая. Ее сиятельство очень любезно и заботливо (совершенно не похоже на мою сестру!) сказала: «Моя бедная девочка, я уверена, что вам очень хочется чая. О поручениях мы поговорим потом. Чтобы вам было спокойнее, я сделаю чая и себе и составлю вам компанию». Думается, именно эти слова взволнованно произнесла молодая особа в моем присутствии. Во всяком случае, графиня настойчиво желала сама приготовить чай и зашла в своем унижении так далеко, что одну чашку налила себе, а вторую – предложила выпить Фанни. Девушка выпила чая и, по ее словам, отпраздновала этот знаменательный случай тем, что через пять минут потеряла сознание в первый раз в своей жизни. Здесь опять я привожу ее собственные слова. Луи считает, что их сопровождало неограниченное выделение слез. Сам я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть его слова. С меня было достаточно, что я принудил себя слушать, – глаза мои были закрыты.

На чем бишь я остановился? Ах да, она упала в обморок, выпив чашку чая с графиней, – поступок, который, возможно, заинтересовал бы меня, имей я отношение к медицине, но, не будучи медиком, я просто скучал, когда она рассказывала мне об этом, и только. Через полчаса, когда она пришла в себя, она лежала на кушетке, а около нее, кроме хозяйки, никого не было. Графиня решила, что час слишком поздний, чтобы оставаться в гостинице, и ушла, как только девушка стала подавать признаки жизни. Хозяйка была настолько добра, что помогла девушке лечь в постель.

Оставшись наедине с самой собой, молодая особа пощупала у себя за пазухой (я весьма сожалею о необходимости упоминать об этом вторично) и убедилась, что оба письма на месте, правда в довольно скомканном виде. Ночью у нее кружилась голова, но утром она почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы отправиться в дорогу. Письмо, адресованное этому навязчивому незнакомцу – джентльмену в Лондоне, она опустила в почтовый ящик и затем передала второе письмо прямо мне в руки, как ей было приказано. Все это было истинной правдой, и, хотя она не могла упрекнуть себя ни в какой сознательной небрежности, она была в полном смятении и очень нуждалась в совете. При этом, как считает Луи, выделения появились заново. Возможно, так и было, но более важно тут заметить, что я наконец потерял всякое терпение, открыл глаза и вмешался.

– Что на сей раз означают ее слезы? – осведомился я.

Бестолковая горничная моей племянницы вытаращила на меня глаза и онемела.

– Попытайтесь выяснить, – сказал я камердинеру, – а затем переведите мне, Луи.