Женщина в белом

Должно быть, еще до восхода солнца? Да, я слышала, как пробило три часа. Я запомнила это, потому что в тот миг ко мне неожиданно вернулась необыкновенная ясность сознания и вместе с ней наступило какое-то лихорадочное волнение, позволившее мне призвать на помощь все мои силы и способности. Помню, как я решила держать себя в руках и терпеливо – час за часом – ждать первого удобного случая, чтобы увезти Лору из этого ужасного дома, не опасаясь, что наш замысел будет немедленно раскрыт и за нами отправят погоню. Помню, как в голове моей поселилось убеждение, что подслушанный мной разговор не только полностью оправдывал наш будущий побег, но также давал нам в руки оружие борьбы с этими двумя злодеями. Помню, это побудило меня немедленно записать их слова в точности, как они были сказаны, пока я могу располагать собственным временем и пока они не изгладились из моей памяти. Все это я помню ясно – мысли больше не путаются в моей голове. Помню, как пришла в спальню с пером, чернилами и дневником еще до рассвета, как села у широко распахнутого окна, чтобы немного умерить охвативший меня жар, как непрерывно писала, все быстрей и быстрей, все неутомимей и неутомимей, пока не начал просыпаться дом, – как ясно все это запечатлелось в моей памяти! Я начала писать при свече, а доканчивала эту страницу при солнечном свете нового дня!

Почему я продолжаю сидеть за столом? Почему продолжаю утомлять мои воспаленные глаза и бедную голову все новыми и новыми строками? Не лучше ли лечь отдохнуть и попытаться во сне утишить жар, истощающий мои силы?

Я не смею решиться на это. Мною овладел страх, пугающий меня больше всех прочих страхов. Я боюсь жара, который жжет мою кожу, боюсь озноба, сотрясающего мое тело, и пульсирования, которое ощущаю в висках. Если я лягу сейчас, кто знает, хватит ли у меня сил подняться снова?

О, этот дождь, этот жестокий дождь, промочивший меня сегодня ночью насквозь!

9 часов

Пробило девять часов или восемь? Кажется, девять. Я опять вся дрожу, дрожу с головы до пят, несмотря на жаркий летний воздух, проникающий в комнату. Не заснула ли я здесь сидя? Не знаю.

О господи, неужели я заболеваю?

Заболеть! В такое время! Моя голова – я так боюсь за свою голову. Я еще могу писать, но все строчки сливаются вместе. Я различаю слова. «Лора» – я пишу «Лора» и вижу написанное слово. Восемь или девять – который теперь час?

Как холодно, как холодно! О, этот вчерашний дождь!.. И удары часов, я не могу сосчитать их, они все еще звучат у меня в голове…

Примечания

В этом месте запись в дневнике становится неразборчивой. Последующие две или три строки содержат в себе лишь обрывки отдельных слов, которые перемежают кляксы и росчерки пера. Последние отметки на бумаге имеют отдаленное сходство с буквами «Л» и «А», начальными в имени леди Глайд.

На следующей странице дневника сохранилась еще одна запись. Она сделана мужским почерком, крупным, размашистым и твердым. Запись помечена «21 июня». Она содержит следующие строки:

Послесловие искреннего друга

Болезнь нашей превосходной мисс Холкомб предоставила мне случай испытать неожиданное интеллектуальное удовольствие.

Я говорю о внимательном прочтении (я только что закончил) этого интереснейшего дневника.

В нем не одна сотня страниц. Но, положа руку на сердце, я заявляю, что каждая страница очаровала, освежила, восхитила меня.

Такому чувствительному человеку, как я, невыразимо приятно иметь возможность сказать это.

Удивительная женщина!

Я имею в виду мисс Холкомб.

Изумительный труд!

Я разумею ее дневник.

Да, это потрясающие страницы! Такт, который я нахожу здесь, благоразумие, редкое мужество, великолепная память, правильная оценка характеров, непринужденная грация слога, очаровательные эмоциональные вспышки, столь свойственные женской природе, – все это несказанно усилило мое восхищение и преклонение перед этим неземным существом, перед этой бесподобной Мэриан. Описание моей собственной персоны сделано поистине мастерски. От всего сердца свидетельствую, что портрет мой совершенно верен. Я вполне отдаю себе отчет, что должен был произвести поистине неизгладимое впечатление, дабы оказаться изображенным такими роскошными, богатыми, такими яркими красками! И вновь я сокрушаюсь о жестокой необходимости, которая сталкивает наши интересы и вынуждает нас противостоять друг другу. При более счастливом стечении обстоятельств с каким почтением я превозносил бы мисс Холкомб! С каким почтением мисс Холкомб отнеслась бы ко мне!

Чувства, заставляющие сильнее биться мое сердце, убеждают меня в глубокой искренности только что написанных мною строк.

Эти чувства возвышают меня над чисто личными соображениями. С полной беспристрастностью я свидетельствую, что план, благодаря которому эта непревзойденная женщина сумела подслушать частную беседу между Персивалем и мною, был превосходен, равно как и изумительная точность, с которой она изложила наш разговор от начала до конца.