Женщина в белом

По моему мнению, гнусный эгоизм рода человеческого ни в чем не проявляется в столь отвратительно ярком свете, как в обращении, которое холостые люди терпят от женатых людей, вне зависимости от того, о каком классе общества идет речь. Если вы оказались слишком осмотрительны и в неменьшей степени самоотверженны, чтобы не прибавлять собственное семейство к уже и без того переуплотненному населению, вы становитесь объектом мщения для ваших женатых друзей, которым не хватило ни вашей осмотрительности, ни вашей самоотверженности и которые после собственного бракосочетания именно вас назначают поверенным их супружеских неурядиц и другом всех их детей. Мужья и жены говорят о семейных треволнениях, а холостяки и старые девы вынуждены сносить эти разговоры. Привожу в пример самого себя. Я совершенно осознанно выбрал поприще холостяка, в то время как мой бедный дорогой брат Филипп безрассудно женился. Что же он делает после своей смерти? Оставляет свою дочь мне. Она прелестная девушка, но с нею сопряжена ужасная для меня ответственность. За что взваливать ее на мои плечи? А за то, видите ли, что в качестве безобидного холостяка я обязан избавлять моих женатых родственников от всех их собственных супружеских забот и обязанностей. Я делаю все от себя зависящее, чтобы наилучшим образом выполнить за моего брата его собственную обязанность: с бесконечными проволочками и затруднениями я наконец выдаю замуж мою племянницу за человека, которого сам отец выбрал ей в мужья. Между супругами возникают раздоры со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями. Что она делает с этими неприятными последствиями? Взваливает их на мои плечи. За что? За то, что я в качестве безобидного холостяка обязан избавлять моих женатых родственников от всех их супружеских треволнений. Несчастные холостяки! Жалкое человечество!

Стоит ли говорить, что Мэриан угрожала мне в письме? Все угрожают мне. В случае, если бы я не решился сделать из Лиммериджа прибежище для моей племянницы с ее несчастьями, на мою самоотверженную голову должны были обрушиться всевозможные ужасы. И все-таки я колебался.

Я уже упоминал, что до сих пор обычно я покорялся дорогой Мэриан во избежание шумихи. Но в данном случае последствия, которых было бы не избежать, прими я ее крайне бестактное предложение, заставили меня призадуматься. Если бы я сделал из Лиммериджа прибежище для моей племянницы, кто мог поручиться, что сэр Персиваль в страшном негодовании не нагрянет сюда и не обрушится на меня за укрывательство его жены? В результате моего опрометчивого согласия я предвидел такой лабиринт треволнений, что твердо решил предварительно нащупать почву, а пока что не сдаваться. Поэтому я написал дорогой Мэриан (поскольку у нее не было мужа, который мог бы предъявить на нее свои притязания), чтобы сначала она сама приехала в Лиммеридж и обговорила со мной все детали этого дела. И если она, к моему вящему удовольствию, сможет развеять все мои страхи и сомнения на сей счет, то тогда, даю клятвенное обещание, я с превеликой радостью распахну двери Лиммериджа для нашей прелестной Лоры, но только в этом случае, и никак не иначе.

Я, разумеется, предчувствовал, что это промедление с моей стороны, вероятнее всего, кончится тем, что сюда в состоянии добродетельного негодования примчится дорогая Мэриан и начнет хлопать дверьми. Однако, прими я иное решение, сюда в состоянии добродетельного негодования мог бы примчаться сэр Персиваль и тоже начать хлопать дверьми. Из этих двух негодований и грохотов я предпочел негодование Мэриан, поскольку к нему уже привык! Соответственно, я отослал ей письмо с обратной почтой. Во всяком случае, тем самым я выиграл немного времени, и – о боже! – для начала это было не худо!

Когда я нахожусь в состоянии полной прострации (упомянул ли я, что письмо Мэриан повергло меня в полную прострацию?), обычно я прихожу в себя только через три дня. Я был весьма опрометчив – я надеялся на три дня покоя. Разумеется, я их не получил!