Женщина в белом

– Конечно, особенно если вы окажете мне любезность и проследите, чтобы свет не падал на меня.

Он подошел к окну. Какой контраст по сравнению с дорогой Мэриан! Какая необыкновенная внимательность читалась во всех его движениях!

– Свет, – сказал он мне тем восхитительно доверительным тоном, который так успокоительно действует на больного, – имеет первостепенное значение. Свет возбуждает, питает, сохраняет. Вы не более можете обойтись без него, мистер Фэрли, чем если бы вы были цветком. Обратите внимание. Здесь, где сидите вы, я закрою ставни, чтобы свет не беспокоил вас. Там, где вы не сидите, я распахну ставни навстречу целительному солнцу. Впускайте свет в вашу комнату, даже если не переносите его на себе. Свет, сэр, – великий дар Провидения. Вы исполняете заповеди Провидения со своими поправками. Впускайте свет на таких же условиях.

Я счел все это весьма убедительным и заботливым. Однако он, кажется, обманул меня своими рассуждениями о свете. Да, наверняка обманул.

– Я в совершеннейшем смущении, мистер Фэрли, – сказал он, возвращаясь на место, – честное слово, мистер Фэрли, в вашем присутствии я чувствую себя смущенным.

– Я чрезвычайно удивлен этим фактом, уверяю вас. Но позвольте спросить: почему?

– Сэр, мог ли я войти в эту комнату (где расположились вы, страдалец), увидеть вас окруженным великолепными произведениями искусства и не понять, что вы человек необычайно восприимчивый, человек обостренной чувствительности? Скажите, мог ли я?

Если бы у меня хватило сил приподняться в кресле, я, разумеется, поклонился бы моему гостю. Но сил мне недостало, и я смог лишь слабо улыбнуться ему в ответ. Впрочем, это было почти то же самое. Мы оба поняли друг друга.

– Прошу вас, следуйте за ходом моей мысли, – продолжал граф. – Будучи человеком утонченной чувствительности, я сижу здесь в присутствии другого человека утонченной чувствительности и вполне сознаю ужасную необходимость ранить эту чувствительность упоминанием о семейных происшествиях крайне меланхолического толка. К чему же все это неизбежно должно было привести? К тому, что, как я уже имел честь сообщить вам, я чувствую себя смущенным в вашем присутствии!

Не эти ли слова графа возбудили во мне подозрение, что он будет надоедать мне? Полагаю, что именно они.

– Разве так уж необходимо говорить на столь неприятные темы? – осведомился я. – Выражаясь нашим несколько грубоватым английским языком, граф Фоско, не можете ли вы оставить их при себе?

Граф с ужасающей торжественностью вздохнул и покачал головой.

– Неужели мне необходимо знать о них?

Он пожал плечами – это была первая иностранная привычка, которую он выказал с момента своего появления у меня в комнате, – и устремил на меня пренеприятный, пронизывающий взгляд. Мой инстинкт подсказал мне, что лучше закрыть глаза. Я подчинился своему инстинкту.

– Только, пожалуйста, осторожнее! – взмолился я. – Кто-нибудь умер?

– Умер! – вскричал граф с излишней иностранной горячностью. – Мистер Фэрли, ваше национальное самообладание пугает меня. Ради всего святого, разве я сказал или сделал что-нибудь такое, что заставило вас принять меня за вестника смерти?

– Прошу прощения, – отвечал я. – Вы ничего не сказали и не сделали. Но в таких неприятных случаях я взял себе за правило готовиться к самому худшему. Если встречаешь удар на полпути, это несколько смягчает его силу, и так далее. Я несказанно рад, уверяю вас, услышать, что никто не умер. Кто-нибудь болен?

Я открыл глаза и взглянул на графа. Был ли он таким желтым уже, когда вошел, или пожелтел так сильно за последние две-три минуты? Право, не знаю и не могу спросить об этом Луи, потому то его тогда не было в комнате.

– Кто-нибудь болен? – повторил я, видя, что мое национальное самообладание все еще продолжает пугать его.

– Это-то и составляет часть моих дурных новостей, мистер Фэрли. Да, кто-то болен.

– Очень сожалею, поверьте. Кто же?

– К моему глубокому прискорбию, это мисс Холкомб. Вероятно, вы до некоторой степени были готовы услышать эту весть? Вероятно, когда вы увидели, что мисс Холкомб не приехала, как вы ей предлагали, и не написала вам ответного письма, вы, как любящий дядюшка, начали тревожиться, не заболела ли она?

Несомненно, как любящий дядюшка, в какой-то из этих дней я должен был испытывать подобное грустное предчувствие, но в ту минуту я совершенно не мог припомнить, когда именно это было. Однако я отвечал утвердительно из справедливости к самому себе. Я был очень удивлен. Такой здоровой женщине, как моя дорогая Мэриан, совсем не пристало болеть, и потому я мог предположить только то, что с ней произошел какой-нибудь несчастный случай. Она упала с лошади, или оступилась на лестнице, или еще что-то в этом роде.

– Это серьезно? – спросил я.

– Серьезно? Без сомнения, – отвечал он. – Опасно? Надеюсь и верю, что нет. Мисс Холкомб имела несчастье промокнуть под проливным дождем. Воспоследовавшая за сим простуда носила очень тяжелый характер, а теперь состояние мисс Холкомб еще осложнилось сильнейшей лихорадкой.