Женщина в белом

– Вы сомневаетесь? – сказал он. – Мистер Фэрли, я понимаю ваше сомнение. Вы хотите возразить – видите, сэр, как глубоко моя симпатия по отношению к вам позволяет мне проникать в ваши мысли! – вы хотите возразить, что леди Глайд не в том состоянии здоровья и расположении духа, чтобы в совершеннейшем одиночестве проделать долгий путь из Хэмпшира в Лиммеридж. Как вам известно, ее личной горничной отказано от места, а больше в Блэкуотер-Парке нет никого из слуг, кто мог бы ее сопроводить из одного конца Англии в другой. Еще одно возражение: будет ли прилично молодой особе остановиться по пути сюда в лондонском отеле, чтобы передохнуть в комфорте. Единым духом я и подтвержу, и опровергну верность ваших возражений! Прошу вас, соблаговолите выслушать меня в самый последний раз, больше я вас не потревожу. По возвращении с сэром Персивалем в Англию я вознамерился поселиться в окрестностях Лондона. Это мое намерение, к счастью, только что приведено в исполнение. Я снял на шесть месяцев небольшой меблированный дом в квартале, именуемом Сент-Джонс-Вуд. Будьте любезны запомнить этот факт и оценить его в совокупности с планом, который я собираюсь предложить. Итак, леди Глайд едет в Лондон (путь недолгий!); там я сам встречу ее на вокзале, сам отвезу ее отдохнуть и переночевать в мой дом, который ко всему еще и дом ее родной тетушки; утром я самолично снова препровожу ее на вокзал, откуда она отправится уже в Лиммеридж, и у двери вагона ее встретит ее собственная горничная (которая в настоящий момент обитает под крышей вашего дома). Вот план, подсказанный беспокойством о комфорте и соблюдении приличий; непосредственно ваше участие в нем – а вашим долгом было бы проявить гостеприимство, симпатии, покровительство и сочувствие к обездоленной леди, которая во всем этом так нуждается, – максимально облегчено с самого начала и до конца. Я дружески приглашаю вас, сэр, прислушаться к моим словам во имя священных интересов нашей семьи! Я самым серьезным образом советую вам написать и отправить со мной письмо с предложением вашего гостеприимства (и сердца) и моего гостеприимства (и сердца) этой оскорбленной и несчастной леди, за чье дело я ратую!

При этом он махнул в мою сторону своей ужасной ручищей и со всей силы стукнул по своей инфицированной груди; он произносил слова так высокопарно, словно выступал не передо мной одним, удобно расположившимся в своей комнате, а не меньше чем в палате общин. Пора предпринять самые решительные меры. Пора звонить Луи и велеть ему ради предосторожности продезинфицировать комнату.

В этом крайне затруднительном положении меня вдруг осенила мысль, гениальная мысль, которая, так сказать, одним махом убивала двух зайцев. Я решил отвязаться от утомившего меня красноречия графа, а заодно и от надоедливых треволнений леди Глайд, согласившись исполнить просьбу этого препротивного иностранца и тотчас же написать письмо. Не было ни малейшей опасности, что приглашение будет принято, ибо Лора ни за что не решится уехать из Блэкуотер-Парка, пока Мэриан лежит там больная. Непонятно, как это восхитительно удобное препятствие ускользнуло от услужливой проницательности графа, – он просто до него не додумался! Ужасная мысль, что он может обнаружить свой промах, если только я дам ему время для размышления, воодушевила меня до такой изумительной степени, что я немедленно принял сидячее положение, схватил – да, буквально схватил – письменные принадлежности, лежащие подле меня, и написал письмо с такой стремительностью, словно весь свой век был конторским писарем: «Дражайшая Лора, пожалуйста, приезжай в Лиммеридж когда захочешь. На ночь остановись в Лондоне, в доме твоей тетки. Очень огорчен известием о болезни дорогой Мэриан. Всегда любящий тебя дядя». Держа эту записку в вытянутой руке, я отдал ее графу, снова откинулся в кресле и сказал:

– Простите, я совершенно изнемог и больше ничем не могу быть полезен. Не угодно ли вам отдохнуть и позавтракать внизу? Кланяйтесь всем. До свидания.